Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ. Лидия Чарская

крикнул по-лезгински. – Стой, отдавай коня и платье, или смерть!

      А сам выхватывает аркан и из-за пояса кривой кинжал.

      Сердце сжалось в груди Нины.

      Не за себя… Нет…

      – Если умру, что будет с отцом? – вот мысль, пронзившая жалом чернокудрую головку. И, не медля ни секунды, Нина привстала в стременах.

      – Айда! Айда, Шалый!

      Взвился конь, прыгнул, метнулся через бездну.

      Прыжок, скачок – поминай, как звали. Грянул выстрел позади. Промахнулся горец.

      – Домой! Домой скорее! Выноси, Шалый!

      Бег бешеный. Скачка удалая. Сама царица амазонок так не мчалась никогда, никогда.

      Через полчаса Нина дома. У ворот собрались с бледными лицами Барбалэ, Абрек, Михако.

      – Княжна-ласточка, вернулась, храни тебя Бог!

      Слезы, стоны старой Барбалэ, причитания…

      – Вай! Вай!..[19] – шепчет старушка, – что было бы, если…

      Княжну снимают с седла, ведут домой, сажают в кунацкой на тахту, кормят шербетом, засахаренными пряниками, миндалем, кишмишем.

      – Звездочка неба Горийского, вернулась княжна!..

      – И чего боялись? – хохочет Нина. – Что я, девчонка, что-ли?.. Джигит я. Дочь матери-джигитки, отца-джигита. Что сделается мне, мальчишке?

      В глазах Абрека и Михако молнии восторга, в заплаканных взорах Барбалэ умиление и любовь, но когда Нина стала рассказывать о встрече с лезгином в горах, с Барбалэ чуть не сделались судороги от ужаса.

      – Храни тебя Бог Грузии и всего мира! Святая Тамара и Нина спаси тебя! – в слезах лепечет старуха. – То не горец был… Нет, нет! Не станет горец трогать ребенка. То был сам старый Гуд в образе человека.

      – Старый Гуд! – так и вскинулась на тахте Нина. – Старый Гуд?.. Расскажи мне о старом Гуде, добрая Барбалэ!

      – Не хорошая это сказка, джан, дурная. Осетины сложили ее в злой час. Не люблю осетин, – замотала головой старуха.

      – А ты расскажи, душа души моей. И про Бессо – безумца сложили осетины, а ты же сказывала.

      – Не люблю осетин…

      – Люби Нину свою, джан, Нину, нянечка Барбалэ, и любя, расскажи ей про Гуда, старушка моя!..

      Сама ластится, птичкой порхает, змейкой вьется, а в глазах, как звезды на темном ночном небе, уж загораются огоньки, – такие, как и у князя Георгия Джаваха, когда он нетерпелив и недоволен, такие, как и у кроткой покойной матери Нины бывали в минуты проявления её лезгинской воли.

      Хорошеет на диво в такие минуты княжна. Звезды-очи горят и светят. Бледное личико – мрамор и красота. Улыбается – улыбка – подарок солнца.

      Нельзя отказать княжне… Такой Нине-княжне совсем отказать нельзя.

      И опускается на тахту с ворчанием старая Барбалэ.

      А Михако и Абрек пристраиваются по-восточному, поджав ноги, у дверей, на ковре.

      На колени Барбалэ склоняется чернокудрая головка, радость и солнце старого Джаваховского гнезда.

      И начинает свою сказку старая Барбалэ.

* * *

      Высоко над безднами, под самом небом, как гнезда ласточек, прилепились к скалам сакли осетинского аула.

      Бедный, жалкий,

19

Вай, вай – чисто грузинский возглас горя, испуга.