Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ. Лидия Чарская

её газельи глазки. Кричит с плоской кровли Джаваховского гнезда, выстроенного по образцу саклей лезгинских аулов:

      – Нина – джан! Оставайся дома с Аллахом солнце души моей! Сиди дома! Доеду до гор одна. Встретят меня нукеры[16] отца у духана.[17] Ждут меня там.

      Говорит по-русски, татарски и грузински вместе сразу, смешно путая слова. Голосок гортанный, низкий, как у мальчика, но звонкий.

      – Сиди дома, Нина-джан! Сиди дома!

      – Ага, ты надо мной смеяться! – заливчато крикнула княжна, бросилась к дому, одним духом взлетела по шатким ступеням на кровлю, обхватила молоденькую тетку сильными, как у джигита-мальчугана, руками, повалила на тахту. Целует, обнимает, хохочет.

      – Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Не дразни, не дразни Нину, дагестанская дикая коза!

      Потом снова вышла и снова громко, громко крикнула:

      – Седлать мне Шалого, Абрек! И чтобы сейчас!

      Абреку нынче такое приказание не по вкусу. Солнце печет, день жаркий. Изволь-ка в духоту такую сопровождать в горы княжну. А пустить одну нельзя. Попадет от батоно-князя… Или попробовать? Неужто не сохранит Аллах?

      Абрек – джигит, татарин, из дагестанских диких аулов, отчаянный сорви-голова и смельчак, Аллаха одного боится и никого больше.

      – «Так пускай же палить солнце, не поеду я ни за что».

      – Госпожа, – кричит Абрек. – Шалый оседлан.

      Далеко не заезжай. Батоно-князь не позволил. Поверни от конца предместья. А сейчас, айда с именем Аллаха!

      – Айда! – звонко откликнулась княжна Нина, и через три минуты от ворот Горийской усадьбы скакали две юные всадницы, в узких бешметах, в широких шальварах[18] с кинжаликами, точь в точь как игрушечные, заткнутыми за пояс, в низеньких шапочках мингрельского образца.

      Солнце печет, точно томит до полусмерти. До духана недалеко. Тихо шепчут воды Куры. Камешки то и дело скатываются в воду из-под ног лошадей.

      Шалый – высокий, статный, как ворон черный, красавец-конь княжны Нины – пламя и вихрь. Под Бэлой – гнедая кабардинка-горянка, которая не уступит ему в прыти: через кручи понесет, перемахнет через бездны. Не лошадь – алмаз драгоценный!

      В полчаса обе всадницы доскакали под палящим солнцем до духана.

      В духане ждали Бэлу слуги Хаджи-Магомета, трое суток тому назад выехавшие из родного аула. С испытанными, верными нукерами не боится пустить в дальний путь Хаджа-Магомет свою красавицу-дочь.

      Спешились Нина и Бэла.

      – Прощай, бирюза сердца моего! – обнимая племянницу, лепечет девочка-тетка.

      – Прощай, прекраснейшая из звезд аула Бестуди! – находчиво отвечает княжна.

      – Прощай, чернокудрая гурия садов Магомета!

      – Прощай, роза Аварских ущелий, свет и день очей моих! Поезжай с Богом! Поклон дедушке Магомету!

      – Оставайся с Аллахом, благоухающая азалия Горийских долин! Брату Георгию неси привет от Бэлы!

      – Папа в лагере. Когда вернется, крепко поцелую за себя и тебя. Прощай, райская пташка Бэла!

      – Ниночка-джаным, прощай!

      И

16

Нукер – слуга.

17

Духан – заезжий двор, кабачок.

18

Шальвары – шаровары, нижняя одежда восточных мужчин и женщин.