Записки институтки. Лидия Чарская

избалованная вежливым обращением, старуха смягчилась.

      Она еще раз посмотрела на меня пристальным взглядом, смерив с головы до ног.

      – Я вам дам платье с институтки Раевской, которую выключили весной: новое шить недосуг, – ворчливым голосом сказала она мне и велела раздеться.

      – Маша, – обратилась она к пришедшей со мной девушке, – сбегай-ка к кастелянше и спроси у нее белье и платье номер 174, знаешь, – Раевской; им оно будет впору.

      Девушка поспешила исполнить поручение.

      Через полчаса я была одета с головы до ног во все казенное, а мое «собственное» платье и белье, тщательно сложенное девушкой-служанкой, поступило на хранение в гардероб, на полку, за номером 174.

      – Запомните этот номер, – резко сказала Авдотья Петровна, – теперь это будет ваш номер все время, пока вы в институте.

      Едва я успела одеться, как пришел парикмахер с невыразимо душистыми руками и остриг мои иссиня-черные кудри, так горячо любимые мамой. Когда я подошла к висевшему в простенке гардеробной зеркалу, я не узнала себя.

      В зеленом камлотовом платье с белым передником, в такой же пелеринке и «манжах», с коротко остриженными кудрями, я совсем не походила на Люду Влассовскую – маленькую «панночку» с далекого хутора.

      «Вряд ли мама узнает меня», – мелькнуло в моей стриженой голове, и, подняв с пола иссиня-черный локон, я бережно завернула его в бумажку, чтобы послать маме с первыми же письмами.

      – Совсем на мальчика стали похожи, – сказала Маша, разглядывая мою потешную маленькую фигурку.

      Я вздохнула и пошла в класс.

      ГЛАВА VI

      Сад. Тайна Нины. Ирочка Трахтенберг

      Едва я переступила порог, как в классе поднялся шум и гам. Девочки, шумя и хохоча, окружили меня, пользуясь переменой между двух уроков.

      – Ну, Галочка, ты совсем мальчишка, – заявила серьезно Нина, – но знаешь, ты мне так больше нравишься, – кудри тебя портили.

      – Стрижка-ерыжка! – крикнула Бельская.

      – Молчи, егоза, – заступилась за меня Маня Иванова, относившаяся ко мне с большой симпатией.

      Следующие два урока были рисование и немецкий язык. Учитель рисования роздал нам карточки с изображением ушей, носов, губ. Нина показала мне, что надо делать, как надо срисовывать. Учитель – добродушнейшее, седенькое существо – после первой же моей черточки нашел меня очень слабой художницей и переменил карточку на менее сложный рисунок.

      В то время как я, углубившись в работу, выводила палочки и углы, ко мне на пюпитр упала бумажка, сложенная вчетверо. Я недоумевающе развернула ее и прочла:

      «Душка Влассовская! У тебя есть коржики и смоквы. Поделись после завтрака.

Маня Иванова».

      – От кого это? – полюбопытствовала княжна.

      – Вот прочти, – и я протянула ей бумажку.

      – Иванова ужасная подлиза, хуже Бельской, – сердито заметила княжна, – она узнала, что у тебя гостинцы, и будет нянчиться с тобой. Советую не давать… А то как хочешь… Пожалуй, еще прослывешь жадной. Лучше уж