Рояль. Сборник рассказов. Яков Шелль

впечатлениями, пропитанный вопросами, он выйдет из дому и пойдет бродить по улицам или станет звонить друзьям и рассказывать о прочитанном, об испитом, о пережитом хмельными, сбивчивыми словами…

      Придя домой, он разделся, достал её из кармана, и бережно положил к себе на Диван.

      Она очнулась от своих мыслей и грез, открыла глаза, огляделась и увидела маленькую комнату. Но ведь это…Это была комната, где она родилась.

      Да, это была комната, где она родилась; здесь прошли ее детство и юность, здесь она играла мыслями и это были ее игрушки, здесь она играла чувствами и это было ее взросление.

      На письменном столе стоял юношеский портрет хозяина дома, папы книжки. Как она была на него похожа! Она только внешне была другой – четырехугольной и бумажной, но в ее бумаги переселились и витали над строчками его дух, его любовь, его раздумия и в ней, бумажной, он был более открытым, выразительным, глубоким, чем он был в жизни, на людях. Его мало кто знал до конца, даже из друзей и, прочитав книжку в рукописи, они удивлялись тому, что они его практически не знали, каков он может быть в глубине своей, в своей открытости, в своих надеждах – в самом сокровенном. Так, яблоко не похоже на яблоню, хотя оно родилось и зрело на яблоне, так и книжка – плод автора, не похожа на человека, но связана с ним кровным, генетическим родством. И потому яблоко рождает целую яблоню, а книга – читателей!

      Но вот она вспомнила вопрос, который её мучил, все время звенел в ушах; вопрос, который задал «иронический детектив»:

      – Зачем ты меня написал, папа?

      Он взял книжку в руки, погладил серую обложку, поставил перед собой и, глядя ей в глаза, переспросил:

      – Зачем я тебя написал? Да, у людей есть причины писать книги. У каждого свои. Но вспомни, как я тебя писал. Я врач. У врача меньше всего времени для досуга, кругом страждущие люди, им постоянно нужна помощь и сочувствие. Я писал урывками, среди ночи, если выпадала минутка отлучиться от постели больного, в ущерб сну. Я писал о своих страданиях. Я протестовал против бесчеловечных законов и методов правительства, меня травили и грозили, но я писал. Друзья очень быстро отворачиваются от таких людей, я им в свое время верил и доверял, я горевал, когда они уходили, мне было больно. Чтобы не разувериться в людях – я продолжал писать. Я писал во время изгнания из страны, на чужбине, живя на чердаке у чужих людей, без денег, с одной краюшкой хлеба и кружкой воды, но я писал, чтобы не сойти с ума, чтобы сохранить ясную голову. Я изучал себя. Я видел, что постоянно меняюсь.

      Потери делали меня человеком. Я терял больных, к которым успел привязаться чуткой душой – и становился еще более чутким; я терял друзей, которых любил доверчивым сердцем – я становился еще более доверчивым. Я потерял родину, оказался на чужбине и понял, – нет ничего ближе и роднее родины. Бесконечной вереницей шли и шли через мою жизнь люди, одни мимолетно, другие задерживались, и всех я помню, они прошли через меня, оставив свой след, вмятину в душе.

      На