Фиеста. Эрнест Хемингуэй

танцевавшей с очередным юнцом из той же компании.

      – Что это вам вздумалось привести ее?

      – Не знаю, просто так.

      – Романтика одолевает?

      – Нет, скука.

      – И сейчас?

      – Сейчас нет.

      – Выйдем отсюда. О ней здесь позаботятся.

      – Вы правда хотите?

      – Раз я предложила, значит, хочу.

      Мы ушли с площадки, и я снял свое пальто, висевшее на вешалке, и надел его. Брет стояла у стойки. Кон что-то говорил ей. Я подошел к стойке и попросил конверт. Я достал из кармана пятидесятифранковую бумажку, вложил ее в конверт, запечатал и передал хозяйке.

      – Пожалуйста, если девушка, с которой я приехал, спросит про меня, дайте это ей, – сказал я. – Если она уйдет с кем-нибудь из молодых людей, сохраните это для меня.

      – C’est entendu, monsieur[1], – сказала хозяйка. – Вы уже уходите? Так рано?

      – Да, – сказал я.

      Мы пошли к дверям. Кон все еще что-то говорил Брет. Она попрощалась с ним и взяла меня под руку.

      – Спокойной ночи, Кон, – сказал я.

      Выйдя на улицу, мы стали искать глазами такси.

      – Пропали ваши пятьдесят франков, – сказала Брет.

      – Не важно.

      – Ни одного такси.

      – Можно дойти до Пантеона и там взять.

      – Зайдем в соседний бар и пошлем за такси, а пока выпьем.

      – Даже улицу перейти не хотите.

      – Если можно обойтись без этого.

      Мы зашли в ближайший бар, и я послал официанта за такси.

      – Ну вот, – сказал я. – Мы и ушли от них.

      Мы стояли у высокой, обитой цинком стойки, молчали и смотрели друг на друга. Официант вернулся и сказал, что такси дожидается. Брет крепко сжала мне руку. Я дал официанту франк, и мы вышли.

      – Куда велеть ему ехать? – спросил я.

      – Пусть едет куда хочет.

      Я велел шоферу ехать в парк Монсури, вошел и захлопнул дверцу. Брет прижалась в угол, закрыв глаза. Я сел подле нее. Машина дернула и покатила.

      – Ох, милый, я такая несчастная! – сказала Брет.

      Глава четвертая

      Машина поднялась в гору, пересекла освещенную площадь, потом еще поднялась, потом спустилась в темноту и мягко покатила по асфальту темной улицы позади церкви Сент-Этьен-дю-Мон, миновала деревья и стоянку автобусов на площади Контрэскарп, потом въехала на булыжную мостовую улицы Муфтар. По обеим сторонам улицы светились окна баров и витрины еще открытых лавок. Мы сидели врозь, а когда мы поехали по старой тряской улице, нас тесно прижало друг к другу. Брет сняла шляпу. Откинула голову. Я видел ее лицо в свете, падающем из витрин, потом стало темно, потом, когда мы выехали на авеню Де-Гобелен, я отчетливо увидел ее лицо. Мостовая была разворочена, и люди работали на трамвайных путях при свете ацетиленовых горелок. Белое лицо Брет и длинная линия ее шеи были ясно видны в ярком свете горелок. Когда опять стало темно, я поцеловал ее. Мои губы прижались к ее губам, а потом она отвернулась и забилась в угол, как можно дальше от меня. Голова ее была опущена.

      – Не трогай меня, – сказала она. – Пожалуйста, не трогай меня.

      – Что с тобой?

      – Я не могу.

      – Брет!

      – Не

1

Хорошо, месье (фр.).