Легенда об Уленшпигеле. Шарль де Костер

девчонку и сказал ей:

      – Брат у тебя добрый и кроткий, как ягненок, и если ты еще когда-нибудь на него налетишь, я тебе уши драть не стану, а упрячу в черную угольную яму; за тобой туда придет красный черт из пекла и своими когтищами и зубами, длинными, как рогатки, раздерет тебя на мелкие кусочки.

      Девчонка не смела поднять глаза на Клааса, не смела подойти к брату – она схоронилась за материнскую юбку. Но в городе она сейчас же подняла крик:

      – Угольщик меня побил! У него в погребе черт!

      Однако больше она уже не била брата – она только заставляла его все за нее делать. Безответный простачок охотно ей повиновался.

      А Клаас отнес рыбу в ту усадьбу, где у него всегда ее покупали. Дома он сказал Сооткин:

      – Вот что я нашел в брюхе у четырех щук, у девяти карпов и в полной корзине угрей.

      С этими словами он бросил на стол два флорина и патар.

      – Почему же ты каждый день не ходишь на рыбную ловлю, муженек? – спросила Сооткин.

      – А чтобы самому не попасться в сеть к стражникам, – отвечал Клаас.

      4

      В Дамме отца Уленшпигеля Клааса все звали kooldraeger’ом, то есть угольщиком. Волосы у него были черные, глаза – блестящие, кожа – под цвет его товара, за исключением воскресных и праздничных дней, когда мыла у него в лачуге полагалось не жалеть. Это был приземистый, плечистый здоровяк с веселыми глазами.

      Когда, на склоне дня и с наступлением вечера, он отправлялся по Брюггской дороге в таверну промыть пивцом свою черную от угольной пыли глотку, женщины, на порогах домов дышавшие свежим воздухом, приветствовали его:

      – Добрый вечер, угольщик! Светлого тебе пива!

      – Добрый вечер! Неутомимого вам супруга! – отзывался Клаас.

      Девушки, гурьбой возвращавшиеся с поля, загораживали ему дорогу и говорили:

      – Что дашь за пропуск? Алую ленту, золотые сережки, бархатные сапожки или флорины в копилку?

      Клаас обнимал какую-нибудь из них, целовал – иногда в свежую щечку, иногда в шейку, в зависимости от того, что было ближе к его губам, – а потом говорил:

      – Остальное, душеньки, дополучите со своих возлюбленных.

      И девушки с хохотом убегали.

      Дети узнавали Клааса по его громкому голосу и топоту сапог. Они бросались к нему с криком:

      – Добрый вечер, угольщик!

      – Храни вас Господь, ангелочки! – говорил Клаас. – Только не подходите ко мне близко, иначе я вас в арапчат превращу.

      Но малыши – народ смелый: они все-таки подходили; тогда Клаас хватал одного из них за курточку и проводил своей черной пятерней по его румяной мордашке, а затем, к великой радости остальных, отпускал и сам при этом заливался хохотом.

      Сооткин, супружница Клааса, была женщина хорошая: вставала вместе с солнышком и трудилась, как муравей.

      Свой участок они обрабатывали вдвоем с Клаасом, оба впрягались в плуг, точно волы. Нелегко им было тащить плуг, но еще тяжелее – борону, когда деревянные зубья этого земледельческого орудия разрыхляли сухую землю. И все же работали они весело, с песней на устах.

      И