Дочь Великой Степи. Витольд Недозор

исходе лета поле дожинают все, кто может держать серп и вязать свясла. Последний сноп украшают цветами. После из колосьев сплетают венки. И если какой-то из парней нравится девушке, она может снять венок с себя и надеть на него…

      Остальные же будут прыгать вокруг и петь, требуя с парня жениховского выкупа. А потом ждет ужин: кулеш с салом, пиво и густая каша, – чтобы посевы были густые. Выпив же, запевают веселую припевку:

      Ойе-ойе!

      Мать Табити славим!

      Ойе-ойе!

      Кормилицу нашу!

      Ойе-ойе!

      Ниву молотить!

      Ойе-ойе!

      Девкам – бабами быть!

      Ойе-ойе!

      Сладкое чувство толкнуло ее в сердце, напомнив о том, что было два месяца назад…

* * *

      Из камышовых зарослей ей было видно, как по берегу ползали крохотные фигурки. Одни женщины проверяли и вновь ставили плетенные из гибких прутьев верши, другие забредали по грудь в воду с конопляными сетями, выволакивали на отмель живое трепещущее серебро, носили корзинами к жилью. Там рыбу попроще развешивали на веревках для просушки, а лучшую укладывали в корчаги или выдолбленные кадки, бережливо посыпали привезенной из Таврии солью. Почти одни женщины…

      Мужчин в селении тогда не было, кроме стариков и совсем молоденьких парнишек, – они, как всегда летом, ушли в степь: охранять и пасти стада, а больше – спать, напившись кумыса у бивачных костров. Бывало, что и воевали: то ли из-за стад и выпасов, то ли оттого, что один ксай поссорился с другим. Они появлялись в селении ненадолго – на два-три самых лютых зимних месяца, чтобы обогреться у дымных очагов, опять-таки спать, напившись кумыса, сожрать большую часть запасов, да еще брюхатить женщин. А с первым весенним теплом опять на конь, прихватив с собой большую часть оставшихся припасов.

      Зиндра передернула плечами. Она понимала, что несправедлива: все-таки тяжела жизнь пастуха, да и воинская тоже. А без плодов пастушьего промысла в йере не выжить, они совокупно весят куда больше, чем все виды «речного сбора» и даже наземной жатвы вместе с ним. Но ей сейчас хотелось видеть все так. Тем более что так действительно можно было увидеть…

      Иногда мужчины пригоняли чужих коней с чужими таврами и отары овец, порой даже и рабов. Случалось, что приезжали злыми и без ничего, потеряв свои стада и со свежими шрамами, а то и с кем-то из сородичей, положенным поперек седла. Тогда на его могиле убивали коня и напивались вина и кумыса… Золото, самоцветы и серебро, если и отбивали у врагов, они почти никогда не привозили. Прятали их где-то в ухоронках «на черный день» или, может, тратили в греческих поселениях на вино и доступных прелестниц.

      Старухи иногда в сердцах говорили, что толку от таких мужчин и вовсе нету. Вспоминали Лунных Дев давних времен…

      Зиндра усмехнулась. Старухи всегда вспоминают давние времена, незапамятные даже для них самих, и рассказывают о прошлом с такой уверенностью, что просто диву даешься. А труд воина… чего уж там, он не легче пастушеского. Без него соседи проделают с йером ровно то же,