Авиньон и далее везде. Роман-путешествие о любви и спасении мира. Основан на реальных событиях. Публикуется в память об авторе. Мара Минг

не справляюсь, не вытяну, что нет сил, что Серо-Желтый со стены на рю де ля Карретери тысячу раз прав – где-то там всегда будет появляться лицо Локо, как точка опоры, как источник света. По крайней мере, то его лицо, которым он всегда поворачивался ко мне.

      – –

      Реальность, данная нам в ощущениях, иногда слоится. Во время выступления Джона я чувствовала, что, невзирая ни на какие благие намеренья, не могу совладать с собой: как я ни старалась, сосредоточиться мне не удавалось. Часть моего внимания принадлежала Джону: мне хотелось его поддержать. Часть так или иначе была отдана белозубому блондину из бойзбэнда; бог знает почему, но его присутствие действовало на меня успокаивающе. Проблема, очевидно, была в бирюзовом. Забыть о его присутствии я никак не могла. Он-то никуда не делся: сидел, хохотал. Он тоже хотел быть внимательным к Джону: в конце концов, он был его учителем. Мы вертели головами, следуя глазами то за Джоном, то за девицей со шваброй, сновавшей по площадке. Оглядываться на бирюзового мне не хотелось. Бывает, на секунду дольше, чем нужно, зацепишься с человеком взглядами – и всё, назад ходу нет. Я вовсе не была уверена, что мне это нужно.

      Джон вскочил на мусорный бак. Что-то изменилось в его манере держаться, и музыка из динамика потянулась совсем другая: густая, тягучая. В рваном свете факела, в черной футболке, черных шароварах и черной бандане, с густо подведенными глазами Джон свирепо взирал на публику с бака. Теперь он казался глашатаем Преисподней. Вскинув руки, он что-то прокричал со своей трибуны – и вдруг черные шаровары полетели к фонтану. А Джон остался в маленькой черной юбке-клеш со стразами и черных дамских колготках. Ну наконец!

      Небо за собором стало совсем чернильным. Семафорил в глаз рыжий факел. Улюлюкал народ. Под мерцающую музыку извивался в танце, переливаясь миллионом блесток, Джон. Я как будто снова оказалась в моем первом Арамболе: том, какого уже не будет. Магия там давно ушла под землю, стала неосязаемой, но в те дни она была разлита в воздухе точно радиация. Особенно ощущалось ее присутствие глухими индийскими ночами. Ночная жизнь на севере Гоа кипела очагами воспаления: можно было промчать на мотоцикле десять, двадцать километров – и не встретить ни единой души; лишь ветер свистел в ушах. Пустынные, будто выметенные, улицы, тусклые фонари, безлюдные перекрестки. Католические вертепы по обочинам дорог, опутанные мерцающими гирляндами: они всегда немного пугали меня. Уж слишком потусторонний, мертвенный вид приобретали неподвижные библейские фигурки в свете иллюминации. Летишь по этому царству мертвых, а потом раз – и с разгону вылетишь туда, где видимо-невидимо народу: к ночному клубу, шумному бару. На транс-тусовку на пляже – тысячи босых ног взбивают песок, тысячи глаз без дна – или к большому баньяну, бог весть почему облюбованному гоанской публикой. Подсядешь к собравшимся, под мерные звуки барабанов провалишься незаметно в легкий транс, и постепенно перестанешь понимать, кто вокруг тебя; и будет