На секретной службе Его Величества. История Сыскной полиции. Робер Очкур

прикажете, ваше благородие?

      – У тебя сейчас двое были, вещи продали, – сказал я. – Покажи их!

      Она кивнула, беспрекословно подошла к сундуку и раскрыла его.

      Я задрожал от радостного чувства, когда она вытащила и показала мне вещи. Это были довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой!

      Чего лучше. Предчувствие не обмануло меня, я напал на след!

      Но скоро наступило разочарование.

      – Пятерку дала, – пояснила мне равнодушно Никитина, – али краденые?

      – Другое-то разве несут к тебе? – сказал я. – Ну, вещи пока что пусть у тебя будут. Только не продавай их, а теперь скажи, кто тебе их принес?

      Она подняла голову и спокойно ответила:

      – А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!

      – Может, раньше что приносили?

      – Нет! Это в первый раз.

      – А в лицо запомнила?

      Она покачала головой:

      – И в лицо не признаю. Один-то совсем прятался, в сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в мысль не приходило разглядывать!

      Я смущенно вздохнул.

      – Ну, так пока что хоть вещи побереги!

      Вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому.

      Несомненно, я напал на след; я знал это, но вместе с тем у меня в руках не было еще никакого материала. И все же я решил арестовать этих людей и стал их выслеживать.

      В это время, пока я выслеживал свою дичь, двое надзирателей Нарвской части арестовали двух человек по подозрению.

      4 января 1857 года, вечером, шли они по Обводному каналу и вдруг слышат, как двое мужчин рядят извозчика к Калинкину мосту и говорят ему:

      – Только вези нас беспременно через погорелые места!

      Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин.

      Прач возликовал.

      – Самих убийц за ворот ухватили! – говорил он, пыхтя от волнения.

      Но мужчины оказались сапожным подмастерьем и сидельцем из лавки, которые ехали к знакомым женщинам.

      – А наказывали мы через погорелые места ехать от храбрости. Сказывали, что там опасно, ну а мы как – ничего себе… слава Богу… – объяснили они, показывая кулаки.

      И их отпустили. Прач выругал надзирателей и надулся, а тут, словно ему в упрек, седьмого числа я арестовал своих молодцов, обвиняя их в продаже тулупа и армяка.

      Келчевский взялся их допросить.

      Один из них, рыжий здоровый парень с воровской наглой рожей, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другой любимским мещанином Иваном Григорьевым.

      Заявили они, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то никакой такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили.

      Уперлись на этом, и конец.

      Мы их посадили. Я занялся проверкой паспортов. Все оказалось в порядке.

      Вызывали Никитину, и не знаю, боялась ли она очень, только не признала ни того, ни другого.

      А между тем уверенность, что это именно одни из «душителей», была во мне так крепка, что я передал ее и Келчевскому, и тот продолжал держать их