На секретной службе Его Величества. История Сыскной полиции. Робер Очкур

хромой нищий и крестьянская девушка, занимавшаяся поденной стиркой белья до приискания себе постоянного места.

      К этой-то компании квартирантов присоединилась одна из моих агентш, и агентш опытных, некая Федосова, выдавая себя за работницу на папиросной Фабрике Жукова, где она действительно работала раньше, до своего выхода замуж.

      Вечером, когда все квартиранты были в сборе, новая жилица, по требованию сожителей, должна была, как водится, справить новоселье, т. е. выставить водку и закуску.

      Когда мужчины перепились и разошлись по углам, обе женщины разговорились.

      – Охота тебе, милая, по стиркам-то ходить, – начала разговор Федосова.

      – Да я и на хороших местах живала, – ответила несколько тоже подвыпившая подруга, – да нигде из-за моего не держат, больно буен. Придет проведать да и наскандалит, ну, а господа этого не любят…

      – А он солдат али пожарный, твой-то?

      – Из солдат, милая! Уж три года с ним путаюсь, ребенка прижила; каждый месяц по четыре целковых чухонке даю за него.

      – А отец-то помогает?

      – Как же, как придет, бумажку, а то и две сунет. «Пошли, – говорит, – нашему-то…» Вот за это он мне больше и люб, что ребенка жалеет. А вот теперь месяца три как пропадал, да вдруг… вот приходил недавно, только какой-то невеселый, да и не в своем виде.

      – Под хмельком, должно быть. Видно, приятели употчевали?

      – Нет, милая, совсем не в этих смыслах. А это я про одежу говорю.

      – Что такое про одежу?..

      – То-то и дело: франтом вдруг разрядился… Несет, значит, еще полусапожки женские да два бурнуса. Как пришел, послал меня на Сенную купить ему фуражку. Полусапожки мне подарил, а другие вещи велел продать, я их знакомому татарину за восемь рублей и отдала. «На, – говорю, – получай капиталы». А он мне в ответ: «Дура ты! Эти вещи пять красненьких стоят, а ты за восемь рублев продала!» Осерчал он очень, а потом и говорит: «Пойдем, – говорит, – в трактир». Ну, пошли в трактир, а потом все по-милому да по-хорошему кончилось. Ведь сколько не видались… «Где ты, – спрашиваю, – столько пропадал?» – «А там, – говорит, – был, где меня теперь нет…» – Марья Патрикеева, так звали девушку, сладко зевнула. – Двенадцатый час, – проговорила она, и обе женщины разошлись, несмотря на то, что Федосову рассказ, понятно, заинтересовал.

      На следующее утро Патрикеева пошла на поденную работу, а Федосова ко мне.

      Вечером, в девять часов, обе женщины опять сошлись, но разговор у них не клеился.

      – Что ты, Маша, сегодня скучная такая? О солдате своем, что ли, взгрустнула? – начала разговор Федосова.

      – Пожалуй, что ты и угадала. Яша-то мой опять за старые дела принялся…

      – Ну, об этом кручиниться нечего. Было бы дело-то прибыльное, а он видишь, какие тебе полусапожки в презент принес.

      – Так-то оно так, а все опасливо. Я ему и сказала, как он мне недавно часы с цепочкой дал. Яша, говорю ему, опять ты за темные дела взялся, смотри, не миновать тебе Сибири!

      – Ну, а он-то что на это сказал?

      – Молчи,