За это можно все отдать. Вероника Тушнова

ливня солнечных лучей.

      Лишь кое-где во мраке вкраплен

      как будто золота кусок.

      И с веток солнечные капли

      сочатся в розовый песок.

      В лесу торжественно и тихо…

      Но я не слышу тишины, —

      еще не умер отзвук дикой,

      железной музыки войны.

      И с молодой березкой рядом,

      ее шуршанием одет,

      стоит расщепленный снарядом

      сосны обугленный скелет.

      Птица

      Бои ушли. Завесой плотной

      плывут туманы вслед врагам,

      и снега чистые полотна

      расстелены по берегам.

      И слышно: птица птицу кличет,

      тревожа утреннюю стынь.

      И бесприютен голос птичий

      среди обугленных пустынь.

      Он бьется, жалобный и тонкий,

      о синеву речного льда,

      как будто мать зовет ребенка,

      потерянного навсегда.

      Кружит он в скованном просторе,

      звеня немыслимой тоской,

      как будто человечье горе

      осталось плакать над рекой.

      Костер

      Чахлый лес, сквозной, багряно-рыжий,

      заткан солнцем вдоль и поперек.

      Как сейчас я этот полдень вижу,

      красный от брусники бугорок.

      Корчится атласная берёста

      на почти невидимом костре.

      Мне с тобою весело и просто,

      как девчонке, школьнице, сестре.

      Наверху негреющая просинь,

      зябких листьев вековечный спор.

      Мы придем на будущую осень

      в эту рощу разложить костер.

      А на осень бушевала буря.

      Ты вернулся без меня, один.

      Потерялся в непривычном гуле

      лепет перепуганных осин.

      И в шинели серой, с автоматом

      у березовых атласных ног

      ты прилег за круглый и примятый

      красный от брусники бугорок.

      И пошли, пошли пути-дороги

      колесить на тысячи ладов.

      И стоишь теперь ты на пороге

      незнакомых прусских городов.

      Верно, скоро выйдет срок разлуке.

      И, придя в знакомые места,

      отогреем мы сердца и руки

      у родного русского костра.

      Домой

      Сквозь дрему глухую, предутренний сон

      я чувствую: поезд идет под уклон.

      Прильнула к окну шелестящая муть,

      легчайшим изгибом свивается путь.

      И в свете февральских расплывчатых звезд

      в двенадцать пролетов над Волгою мост.

      В мерцанье рассвета уходит река.

      Лесами скользит эшелона змея.

      На запад, на запад, где дремлет Москва,

      где в облаке сизом – родная моя.

      Я завтра увижу покинутый дом,

      я завтра приду к дорогому крыльцу —

      приду и немного помедлю на нем,

      дорожный платок прижимая к лицу.

      Я вспомню о щелях в садовой тени,

      о вое тревог по ночам и о том,

      как мы в беспокойные первые дни

      полоски на стекла клеили крестом.

      И