Ich любэ dich (сборник). Илья Кочергин

Обтряхивают, трут об рукав, разглядывают, показывают тебе.

      Чего только там нет!

      Жили-были дед да баба… Сестра упала с качелей, а ты думал, что она сейчас умрет, и ждал этого с жалостью и нетерпением, ждал, что родители теперь будут любить только тебя одного. Но у меня не было сестры, откуда я это взял? У меня только старший брат.

      А может, это про тот день, когда меня ударило током? Меня везли на каталке с обожженными руками по больничному коридору, а я радовался, что умру и не буду мешать родителям. Но ведь они меня любили и не хотели, чтобы я умер. Я им вовсе не мешал.

      Мышка бежала, хвостиком махнула… Я плясал перед дедом, и он меня хвалил, своего внука. Сколько мне было, полтора года или два? Я же не могу помнить этого. Но у него были строгие, доброжелательные глаза. Он был старый большевик, большой, не меньше отца. Они оба могли проводить русла для рек или совершать другие полезные подвиги.

      У моей любимой тоже был задумчивый вид. Она глядела на огонь, на светящиеся от жара малиновые угли, наверное. Или сквозь огонь. Ее пальцы в незавершенном, остановленном движении касались груди под горлом. Там, под грубой суконной курткой, под свитером, под кожей у нее прячется что-то важное. Она всегда касается этого места, когда волнуется или говорит от всей души.

      По каменной осыпи прошел зверь – было слышно, как покатились камни, это отвлекло Альберта от легенды. Мы просили докончить рассказ, но он пообещал сделать это в следующий раз, поскольку пришло время укладываться спать. Год, два, десять лет ничего не значат для хорошей сказки. Она только интересней становится. И не исключено, что сказочник может прибавить или убавить что-то, глядя в повзрослевшие, а может, и постаревшие лица слушателей.

      На следующий день он обнял нас, сел на своего серого и исчез в зарослях на другом берегу ручья, ведя в поводу двух лошадей. А мы с моей любимой отправились дальше пешком, и, надевая рюкзак, я пересказал вкратце, чем окончилась легенда о Сартакпае, прочитанная мной в книге.

      Может, и зря я поспешил, нужно было дождаться окончания, обещанного моим другом Альбертом, фамилия которого, я все же считаю, происходит от слова кайчы, что значит – сказитель. Но я считал, что смысл легенды понятен, я даже видел себя довольно отчетливо на месте Адучи-мергена, а отец часто вспоминался мне таким же сильным и требовательным, как Сартакпай.

      – А вы, перед тем как он умер, о чем-нибудь таком говорили? Он сказал тебе что-нибудь особенное? – спросила она, когда мы остановились попить из ручейка в середине дня, – видно, долго думала об этих вещах.

      – Не говорил. Не помню. Ничего особенного.

      На самом деле я не уверен, может, и говорил, но я тогда был сосредоточен на другом. Я наблюдал за собой, за человеком, который переживает один из коренных моментов своей жизни: возможно, в последний раз говорит со своим отцом. Пытается скрыть страх, нарочито легко смеется и шутит, приуменьшая важность момента. Если мы шутим, рассказываем анекдоты и несем чепуху, то, значит, момент не такой уж и важный,