Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий. Всеволод Зельченко

Читать онлайн.



Скачать книгу

покачивания песни хозяина-деспота, этот красный кумач на озябшей шерсти обезьяны – кошмар. Кошмар и наша «пляска» за рублем, но… часы грез все искупали…[105]

      О том же – стихотворение Нины Манухиной «Обезьянка» (1922). Манухина наверняка прочла Ходасевича, но сюжетная ситуация ее стихов совсем на него не похожа и заставляет вспомнить скорее «Шарманку» Нарбута (1912), где лирический субъект отождествляет себя с шарманщиком («Стонет развалина-шарманка, / Сохнет и шелушится крик, / Серый акробат – обезьянка – / Топчется – сморщенный старик. / ‹…› Капай, одиночество, капай, / Чашу наполняй до поры – / Буду и я со шляпой, / Кланяясь, обходить дворы…»)[106]:

      Захлебнулась шарманка «Разлукой»

      По дворам и в пролеты лет,

      Закрутил ее серб однорукий,

      Смуглолицый сутуля скелет.

      На плечо я к нему броском,

      Зябко ежиться от озноба,

      А в груди распирает ком –

      Человечья скучливая злоба.

      Хляснет окрик – и спрыгну плясать

      И умильные корчить рожи,

      Полустертые цепко хватать

      Медяки, что на дни похожи.

      В апельсин золотой вцепясь,

      Поднесла невзначай ко рту,

      Да косится хозяин, озлясь,

      Сочный плод с размаху – в картуз,

      А потом, слюну проглотив,

      Замигаю, закрою веки,

      И опять неотвязный мотив,

      И опять на плечо калеки…

      Так идем от двора к двору,

      Я забыла – что явь? что бред?

      Но боюсь одного: умру –

      Серб немедля пойдет вослед[107].

      Таков бытовой и литературный фон, на котором стихотворение Ходасевича воспринималось его первыми читателями. Другой круг ассоциаций (опять-таки затрагивающих одновременно и памятную современникам реальность, и уже успевшую ее преобразить литературу) связан со временем действия «Обезьяны», которое обозначено в заключительном стихе – «В тот день была объявлена война».

      2. «Была жара. Леса горели»

      Таким образом, жили мы в двух мирах. Но, не умея раскрыть законы, по которым совершаются события во втором, представлявшемся нам более реальным, нежели просто реальный, – мы только томились в темных и смутных предчувствиях. Все совершающееся мы ощущали как предвестия. ‹…› Маленькие ученики плохих магов (а иногда и попросту шарлатанов), мы умели вызывать мелких и непослушных духов, которыми не умели управлять.

– Ходасевич. Муни

      Среди дачников, проводивших лето 1914 года в Томилине, был еще один литератор – Дон-Аминадо, знакомый Ходасевича по московским богемным кружкам. Его мемуары, написанные в пятидесятые годы, рисуют предвоенную обстановку вполне безмятежной: ни о дыме лесных пожаров, ни о духоте, ни о зловещем густо-красном солнце не говорится вовсе, и даже бродящий по дачам продавец ягод, не в пример сербу Ходасевича, благообразен и гармонирует с пейзажем.

      В Томилине, под Москвой, на даче Осипа Андреевича Правдина[108], тишь



<p>105</p>

Веригина В.П. Воспоминания. Л., 1974. С. 85.

<p>106</p>

Кроме того, «Обезьянка» Манухиной очевидным образом составляет пару с написанным в том же году программным стихотворением «Музе» Георгия Шенгели (который вскоре станет ее мужем). Как ни велика опасность превратить комментарий в антологию, мы не можем не привести эти стихи полностью; в жанре аллегории уязвимые стороны дарования Шенгели – риторичность и дидактический схематизм – обратились в достоинства, породив, на наш взгляд, едва ли не лучшую его вещь и одновременно один из самых значительных «обезьяньих» текстов русской поэзии: «Я груб и неумыт, я на ветру дрожу / В одежде порванной, истленной. / Мне надо жить и есть, – и по дворам хожу / С тобою, с обезьянкой пленной. / В лоскутной курточке, с гремушкой, с бубенцом, / Вся опушившись шерстью зябкой, / Ты сахару кусок сжимаешь кулачком, – / Такою человечьей лапкой. / И, озираючись на раздраженный хлыст, / Ты представляешь все, что надо: / Как служит мессу ксендз, как плачет гимназист, / Как вьется меж ветвей дриада. / Мальчишки норовят тебя толкнуть, щипнуть, – / Ты ничего не замечаешь. / Ты слабо кашляешь и вдавленную грудь / Ладонью узкой согреваешь. / Отдать бы, уступить! В тепло!.. Но без тебя / Кто денег мне на бубен бросит? / И вот тебя вожу, терзая и знобя, / Пока обоих смерть не скосит!» (Шенгели Г.А. Норд. М., 1927. С. 5–6; сборник посвящен Манухиной). Стихи вызвали нарочито громко выраженное возмущение А.З. Лежнева («Муза, работающая из-под хлыста и только потому, что надо „жить и есть“ – опомнитесь, Георгий Шенгели! Зачем вы клевещете на себя!» [Красная новь. 1926. № 2. С. 239]) и «домашнюю» пародию И.И. Пузанова, в которой муза-обезьянка соотнесена с Манухиной (опубл.: Молодяков В.Э. Георгий Шенгели: Биография. М., 2016. С. 300–301).

<p>107</p>

Манухина Н.Л. Смерти неподвластна лишь любовь / Сост., подгот. текста, послесл. В.Г. Перельмутера. М., 2006. С. 7–8. Связь этих стихов с «Обезьянами» Ходасевича и Бунина отмечена публикатором в послесловии (Там же. С. 69; Перельмутер В.Г. Айсигена // Toronto Slavic Quarterly. 2006. Vol. 16 [sites.utoronto.ca/tsq/16/manukhina16.shtml]).

<p>108</p>

Артист Малого театра (настоящее имя Оскар Августович Трейлебен, 1849–1921): «у себя на даче, под Москвой, в Томилине, он завел образцовое хозяйство» (Кара-Мурза С.Г. Малый театр: Очерки и впечатления, 1891–1924. М., 1924. С. 203).