Журнал Виктора Франкенштейна. Питер Акройд

наземь, но тут, к изумлению и ужасу моему, нечто словно приподняло меня и спасло от падения. Тогда мне пришло в голову, что у меня началось подобие нервной лихорадки, и я немного замедлил шаг. Направившись к дубу, чьи очертания вырисовывались в темноте, я привалился к нему.

      Я сидел там, тяжело дыша; я пощупал лоб, чтобы удостовериться, что у меня лихорадка, но ничего не ощутил.

      Насколько знаю, я не спал и все время пребывал в полном сознании, однако страх покинул меня, не оставив по себе никакого следа. Я, похоже, возвратился в свое обычное состояние, хоть и с отрешенным чувством, отчасти напоминавшим усталость. Меня охватило любопытное ощущение смирения – но не облегчения или благодарности; при всем том мне отнюдь не казалось, будто с меня снято бремя. Я решил, что мне дан знак свыше, но какой именно – еще предстоит осознать. Меж тем до меня донесся гул, словно шла лавина или камнепад; я выпрямился, встревоженный, припоминая несчастья, происходившие в моих родных краях, но быстро понял, что это шум Лондона – сбивчивое, хоть и не лишенное гармонии бормотание, – город, казалось, разговаривал во сне. Виднелись какие-то разрозненные огни, однако главенствующим было ощущение нависшей тьмы. Услыхав зарождающийся рев необъятной жизни, на мгновение замершей, я поднялся со своего места у подножия дуба и пошел в ту сторону.

      Когда я приблизился к границе города, шел дождь, тихий, ровный дождь, покрывалом ложившийся на улицы. В такую ночь людей вокруг было мало, и по дороге к Оксфорд-роуд шаги мои отчетливо стучали по булыжнику. Возвращаться на Бернерс-стрит мне не хотелось – нет, не теперь. У меня возник нелепый предрассудок: будто там ожидает меня – готовое встретить – нечто. Тогда я решил отправиться на Поланд-стрит, где надеялся найти Биши еще бодрствующим. В его привычках было писать – или говорить – при свечах, а после наблюдать, как первые гонцы зари пробираются под его створное окно. И верно, проходя под его окнами на втором этаже, я заметил, что там горит свет. Я бросил в оконницу несколько камешков – он открыл ставни и, увидав меня на узкой улице под окном, распахнул его и швырнул вниз ключи.

      – Вы слышали – пробило полночь! – крикнул он мне. – Подымайтесь!

      – Все ли благополучно, Виктор? – спросил он, открывши дверь в свои комнаты над первым пролетом лестницы. – Вы словно в холодном поту.

      – Дождь – только и всего. Ненастная ночь.

      – Входите же, обогрейтесь. – Вслед за тем он сказал, обращаясь к кому-то через плечо: – У нас гость.

      Когда я вошел в комнату, навстречу мне поднялся Дэниел Уэстбрук.

      – Мы как раз говорили о вас, мистер Франкенштейн, – сказал он.

      – Прошу вас, зовите меня Виктором.

      – Мне было любопытно узнать про ваши занятия.

      – Вот как?

      – Я рассказал ему, Виктор, что вы изучаете гальванизм. Что вас занимают законы жизни.

      – Меня занимают источники жизни, – сказал я. – Это и вправду так.

      – Вас занимает