Журнал Виктора Франкенштейна. Питер Акройд

существо, занятое поиском добычи. Способно ли множество жизней составить одну жизнь?

      Оркестр заиграл какую-то мелодию, несомненно сочиненную по этому случаю, – и занавес раздвинулся, открывши горный ландшафт, лед и скалы.

      – Узнаете ли вы эти места? – прошептал мне Биши. – Мы в Швейцарии.

      Затем на сцене появилась фигура в колпаке, облаченная во все черное. Она приближалась шагом быстрым, более подобающим дикому созданию. Выглядело все это столь странно и угрожающе, что публика замерла.

      – О небо, что есть человек? – раздался неестественно громкий голос. – Существо, обладающее неведением, но не инстинктом слабейшего из животных!

      – Это Наджент, – прошептал Биши. – Искуснейший актер.

      Затем фигура повернулась к публике и сняла колпак. При виде ее бледного, с запавшими щеками лица – изможденного, отмеченного печатью терзания, дрожащего – раздались невольные возгласы удивления, а возможно, и смятения.

      – Гримерам пришлось потрудиться, – сказал Биши.

      Однако я едва слушал его. Фигура эта выражала нечто столь горестное, столь ужасное, что все мое внимание было приковано к ней.

      – У омута, покрытого пеной, растет дуб. Мне нередко доводилось слышать, что в давние времена здесь окончила горестные дни свои женщина – отчаявшаяся, несчастная, подобно мне. Что ее горести в сравнении с моими! Мои не окончатся вовек. – Казалось, он оглядывает зал, всматриваясь в каждое лицо, ловя каждый взор, и меня охватил необъяснимый страх, что он встретится глазами со мной! – Я совершил великий грех пред небом – грех гордыни и умственного восхваления. Ныне я обречен на скитания. Мельмот стал Канном, отверженным на этой земле! – Я не понимал тогда, отчего эти слова оказывают на меня столь сильное действие. – Тайна судьбы моей покоится во мне самом. Если все то, что нашептал обо мне страх, если все то, во что верят вопреки недоверию, – правда, то каков итог? Таков, что, коли деяния мои превзошли все преступления смертных, то же станется и с моим наказанием. Я, напасть на этой земле…

      Кто-то выкрикнул: «Ливерпульская напасть!» [10] – и все – премьер-министр и люди вокруг меня – разразились хохотом.

      На мгновение могло показаться, будто Наджент ошарашен, однако он, положив руку на грудь и устремивши взор на изображение отдаленных гор, дождался, пока шум утихнет, и вновь сделался Мельмотом.

      – Я проклинаю и терплю проклятья. Я покоряю и терплю поражения.

      Прежде мне ни разу не доводилось лицезреть искусство преображения так близко, и меня восхитила та кажущаяся легкость, с какою Наджент входил в образ Мельмота, – он казался еще более живым, будучи и самим собой, и этим несчастным. Он словно приобрел силу, вдвойне превышающую ту, что дается одному человеку.

      – Каждое человеческое сердце клянет меня, однако ни одна человеческая рука ко мне не прикасается. Вот они, руины. – Дрожащею рукой он указал на груду камней на краю сцены. – А там, позади, – та часовня, где обвенчаюсь я со своею избранницею.

      Меня

10

Намек на бывшего тогда премьер-министром (и присутствовавшего на описанном представлении) Роберта Бэнкса Дженкинсона, 2-го графа Ливерпуля. Лорд Ливерпуль печально прославился репрессиями против радикального движения в Англии. Именно он на время отменил действие хабеас корпус в Англии (1817 г.) и Ирландии (1822 г.), а также наложил ограничения на свободу слова и собраний. В 1820 г. последователи радикала Томаса Спенса попытались организовать покушение на лорда Ливерпуля, однако заговор был раскрыт и часть его руководителей повешена.