Журнал Виктора Франкенштейна. Питер Акройд

поставленной на службу прогрессу, не существует пределов.

      Слова Пирса встречены были шумным приветствием, к которому присоединились и мы с Биши. Я не мог удержаться, чтобы не сравнить этих полных энтузиазма «граждан» с праздным университетским юношеством, и уж собрался было шепнуть об этом Биши, как вдруг он, сияя взором, поднялся на ноги и объявил собравшимся, что «короли нам ни к чему». В ответ на это раздались громкие одобрительные выкрики, и несколько человек, поднявшись, обменялись с ним рукопожатиями. «Чего нам бояться? – вопрошал он. – Ежели мы не отступимся от своих принципов истины и свободы, то все будет прекрасно. Пускай же вспышка молнии ведет нас за собою!» Тут члены Лиги, взбудораженные его речами, с огромным жаром затянули песню:

      Сюда, вольнолюбия верны сыны!

      Сберемся, свободны, тверды и честны,

      Возьмемся за руки, сойдемся дружней

      И разума факел подымем смелей!

      Не знаю, вызвали ли у Биши восхищение стихи, но чувства он оценил в полной мере.

      Под конец собрания один из «граждан» подошел к нам и заговорил с Биши:

      – Мое почтение, сэр. Надеюсь, ваше пребывание в Оксфорде не доставило вам неприятностей?

      Друг мой был ошарашен:

      – Откуда вам об этом известно?

      – Я состою в особой дружбе с мистером Хантом. Он ведь с вами переписывается, не так ли?

      – Я встречал его в Лондоне.

      – Вот как? Стоило мне увидеть вас и вашего спутника, – он поклонился мне, – как я тут же признал в вас людей, исключенных из университета.

      – Это мистер Франкенштейн. Его не исключили. Но он разделяет мои принципы.

      – Меня зовут Уэстбрук. Я башмачник. – Он окинул залу быстрым взглядом. – Мы здесь редко представляемся по именам, опасаясь шпионов. Но вы, мистер Шелли, исключение. Вы ведь, если не ошибаюсь, сын баронета?

      – Да. Но свое право по рождению – все до последней капли – я отдам на служение нашему делу.

      – Превосходно сказано, сэр. Теперь же нам пора уходить. Пока нас не прервали мировые судьи. Мы научены избегать того, что зовется боевым кличем Церкви и короля.

      Спустившись на Стор-стрит, мы вместе с ним остановились на углу Тотнем-корт-роуд. Уэстбрук, как мне показалось, обладал благородным складом ума. Черты лица его были тверды и, благодаря высокому лбу, близки к идеальным; одет он, несмотря на свое ремесло, был вполне прилично, волосы же, по «свободной» моде, стриг коротко и не пудрил.

      – Позвольте мне отвести вас в место, где служит моя сестра, – обратился он к нам. – Это поблизости. В этом городе страдание всегда где-то поблизости. Там вы увидите врага.

      Он повел нас через ту часть города, что, по его словам, звалась Сент-Джайлсом и находилась всего в нескольких улицах от места, где мы стояли. Мне она показалась местностью самой скверной и порочной, какую только возможно себе представить на этой земле. Ни один из бедных кварталов Женевы, в каком бы запустении