Мы вышли покурить на 17 лет…. Михаил Елизаров

содрогнулся. Сколь велико было Машино отчаяние, раз она отважилась умертвить свою кровиночку – Элеонору Альбертовну, Элеонору Лже-Юрьевну.

      Через пару часов получил смс: «Здравствуйте. Это сестра Маши – Валерия. Я пишу Вам с её телефона. Маша находится в Первой Градской больнице, состояние критическое». Другой почерк, чужая интонация. Не восторженная Маша, а прозаичная, как гречневая крупа, Валерия.

      Я не поддался. Стиснул кулаки и не ответил.

      Днём: «Это снова Валерия. Марии стало хуже. Предстоит сложнейшая операция».

      На закате: «Операция прошла неудачно. Возможен летальный исход. Валерия».

      В ночи: «Мария впала в кому. Приезжайте проститься».

      Иногда я сомневался в авторстве, и мне мерещилась монструозная кузина, очередной башмет, несущий вахту у Машиного смертного ложа…

      В два часа ночи меня разбудила, будто ткнула пальцем, печальная весть: «Мария умерла».

      Форсированная драматургия загнала неопытную и страстную Машу в могилу. Кто перехватит эстафету ухаживания? Неужели Валерия?

      Утром пришло: «Прощание с Марией состоится завтра в 11 утра. Приезжайте по адресу метро Первомайская, 7-я Парковая улица, дом такой-то, квартира эдакая. Прошу подтвердить ваше присутствие. Больше я Вас не потревожу. Валерия».

      Изредка мелькала мысль, не прошвырнуться ли на Машины поминки, чтоб повидать их всех: сестру Валерию, физика Юру, чеченцев, Машу в утлом гробу…

      Впрочем, знал, что не поеду: первомайский адрес за версту разил первоапрельским похоронным фарсом.

      Милая, в те непростые минуты я просил у тебя прощения за мои былые звонки и письма, за позорную погоню с оттопыренным крючковатым мизинцем – вернись, вернись и больше не дерись.

      Я отпускал тебя, милая…

      А днём пришла лазоревая эсэмэска: «Слухи о моей смерти преувеличены. Умерла другая Мария. Взбалмошная сестрица Валерия, как обычно, напутала, простите её. Вообще, столько всего произошло – давайте же повидаемся! Ваша Маша».

      Паяцы

      Сердце изболелось, глядя на Марину Александровну и Вадима Рубеновича.

      У летнего кинотеатра сцена фактически отсутствовала: только коротенький выступ, похожий на обиженную нижнюю губу – «кинотеатр вот-вот расплачется», – поэтому к этой выпяченной губе специально пристроили подмостки и две фанерных кулисы.

      На Марине Александровне были тряпичные шорты на косой помочи, поверх родной причёски – зелёный поролоновый ирокез.

      – Слушайте новости! Свежие огородные новости!.. – выкрикнула деланным мальчишеским голосом.

      – Ах, зачем ты так шумишь, невоспитанный мальчишка?! – подхватил реплику Вадим Рубенович.

      К подбородку он приладил седой козлиный локон, а на переносицу самодельное, из проволоки, пенсне. Халат и шапочка были поварские. Чтобы превратить их в одежды сказочного лекаря, на шапочке губной помадой нарисовали жирный крест.

      – И где ты только вырос?..

      – На грядке, синьор! Разве вы не узнали меня?! – Марина Александровна прибавила задора.

      – О,