Лени Фэнгер из Небельфельда. Марта Шарлай

мотала головой.

      Однажды после такого происшествия шестилетняя Лени спросила: «Что ты называешь опасно, Леон?» И Леон пустился в долгие объяснения, которые, конечно, должны были увенчаться самым сильным доводом: смерть. «Опасно – это если близка смерть? Но если ты будешь там же, Леон, тогда ведь уже неопасно?» – недоумевала она. И Леон отчаивался, не зная, какой довод должен стать самым сильным.

      После каруселей они часто сворачивали к рынку, располагавшемуся на одноимённой площади. Сейчас Лени, конечно, тоже выбирает этот маршрут. Иначе и не могло случиться. Весь её нынешний день – как не могло не случиться. Но все неизбежности касаются совершенно рядовых вещей, и от этого неприятно. Хотелось бы предчувствия чего-то важного, может быть – рокового. Такого предчувствия нет.

      Сегодня она беспрестанно спрашивает себя: почему Леон поступил так? Спустя пять лет первый раз она задаётся этим вопросом. Какой смысл содержался – в этом броске? В этом прыжке? В этом мгновенном конце всего? И разве нужно было, чтобы она, Лени, осталась одна? Разве она позволила бы, спроси он её – важнее ли ей быть с ним неразлучно, или обходиться без него, но чтобы он оставался всегда досягаем: хотя бы своим голосом. Она бы звонила ему. Алло, Леон? Ты всё ещё любишь свою Гретхен? (Или Сару, или Мари, или Ингрид – никакой разницы.) А меня?.. Меня, твою Лени, любишь ли ты сильнее её? Лени опускается на скамейку, участливо подставленную ей провидением Небельфельда. Ноги её больше не слушают.

      Неправда. Я бы могла… могла принести эту жертву, только бы ни один волос не упал с твоей головы. Я обходилась бы твоим голосом, вперемежку с телефонными хрипами и вкраплениями чужих обрывочных фраз. Я бы ждала, я не звонила бы первая. Ждала бы и ждала… С утра до ночи… Если бы ты только спросил меня… Ты читал бы мне из «Гамлета», и из «Короля Лира», и из других трагедий… Если бы я никогда больше не смогла прикоснуться к тебе, Леон… Если бы я никогда больше не обнимала тебя и не встречала вечерами в твоей кровати… Может быть, тогда бы ты открыл мне свою душу?..

      Лени поднимается. Леон обокрал меня… Она обретает силу с этой мыслью – её жажда: восстановить справедливость. А справедливость такова: душа Леона должна принадлежать Лени.

      Когда она заходит на рынок, бронзовый, словно запечённый в духовке, старый турок приветствует её и расхваливает свои фрукты – мёдом льётся его удивительная речь. Это Суат, они частенько болтают с ним. Лени качает головой: сегодня не надо. Тогда турок протягивает ей апельсин. «Это в честь праздника вашего Бога. Возьми, Лени». Она быстрым движением убирает плод в сумку, благодарит, желает здоровья и благополучия семье Суата и направляется к хлебным прилавкам. Обычно здесь несколько лотков со свежим домашним хлебом, пирожками «сытными» и «сладкими», как называют их торговки, и брецелями. Но сегодня выпечки гораздо больше. Лени подходит к Хильде и спрашивает ту о её Леоне – маленького