Девочки в огне. Робин Вассерман

зонтиками и мужчин в котелках и с саквояжами, спешащих по важным делам. Но мне станция нравилась такой, как есть, безжизненной и тихой, разрисованной выцветшими граффити, заваленной битым стеклом и мусором, затерянной во времени. Впервые мне попалось стремное место, и более того, самое что ни на есть реальное: гниющая сердцевина Батл-Крика. Царство апокалипсиса, где я чувствовала себя как рыба в воде.

      Можешь вообразить, каково мне было, когда на мои владения посягнула Никки.

      – Я тебя не знаю, – заявила Никки, будто существование без ее ведома является тягчайшим из грехов. Будто это я тут непрошеная гостья.

      – Я тоже тебя не знаю. – Мне удалось сделать еще один глоток, прежде чем она отняла у меня бутылку.

      – Я всех знаю.

      – Видимо, нет.

      – Всех. И всё. Что делать, когда уже всего достигла, а? Что дальше?

      Заплетающимся языком Никки Драммонд поверяла пришлой рвани свой экзистенциальный кризис.

      – Я здорово сомневаюсь, что ты всего достигла. Раз уж ты живешь здесь.

      – Я здесь командую, – поправила Никки.

      Тогда я почти ее не знала и не сообразила, насколько Никки пьяна, если не выцарапала мне глаза в ответ на мой хохот.

      – Я совратила Крэйга, – пробормотала она, – я его совратила, совратила, совратила, тоска, тоска, тоска…

      – Готова спорить, он считает тебя обольстительной.

      Чего никто не знает о Никки Драммонд, поскольку она никогда не позволит себе настолько расслабиться и открыться, так это того, как выглядит ее лицо, когда с него спадает маска привередливой принцессы. Что происходит с ее пухлыми розовыми губками, когда их не кривит язвительная усмешка; какими огромными становятся ее голубые глаза, когда она их не закатывает и не щурит. Она ступала по миру тигрицей, но в тот день скорее напоминала персонажа дурацкого «мотивирующего» плаката из арсенала школьных психологов, где с ветки свисает котенок, а надпись призывает: «Держись!» Такой когтистый котенок, но милый.

      Итак, Лэйси Шамплейн выскакивает из дебрей с ножом к сердцу, потому что вот тебе правда: до тебя была Никки Драммонд.

      Мы пили; она говорила. Я постигла мир Никки от А до Я: каково быть идеальной и популярной, быть «Никки и Крэйгом» в духе «Барби и Кена», быть начертанной в скрижалях, если скрижали – это школьный ежегодник, а чернила – сперма и пиво. Она поведала мне, что они созданы друг для друга, и раз уж она не смогла полюбить его, то не полюбит уже никого, и что любовь – полная херня.

      – Порви с ним, – предложила я.

      – Пробовала. Не сработало.

      Слишком ленива, слишком подавлена, чтобы решиться на нечто большее, чем упиться вусмерть во вторник днем и скулить. Какая трагедия, правда? А как же «вдохновляющие» рекламные ролики Салли Стразерс о заочном обучении и обещания, что даже бедняжка Никки может прокачаться почти за бесценок?

      – Иногда так тоскливо, хоть подыхай, – призналась она. Мы сидели рядышком, свесив ноги над