Девочки в огне. Робин Вассерман

знала, или попросту не хотела знать.

      Я не врала, когда сказала, что не курю, потому что в тот день не курила. И я не врала, что бабушка умерла от рака легких, вот почему в тот день я бросила, как бросала за пару месяцев до того и в предыдущие разы, дважды за год. И срывалась. Но в тот день я сказала правду. А на следующий день? Может, мне не хотелось признаваться, что не могу бросить. Ведь твоя Лэйси, уверенная в себе и сильная, не будет прятать под матрасом пачку на всякий пожарный случай, а после ужина с Ублюдком доставать ее, высовывать голову в окно и выдыхать горячий дым в зимний воздух. Она почти не в счет, та первая затяжка, после того как я бросила курить. Было холодно, и табачный дым напоминал пар изо рта. Первая должна была стать последней.

      Но первая затяжка никогда не бывает последней. Может, я тебе не рассказала, потому что мне нравилось иметь свои тайны. Что мое – то твое, так мы с тобой говорили. Но сначала все-таки мое.

      Я курю, и шрам настоящий. Тот, на запястье, который я показала тебе в первый день. И то, что я рассказала в начале, прежде чем пошла на попятную, тоже правда.

      Дальше. Не существовало никакой группы. Не была я никакой рок-богиней с гитарой наперевес, не скакала со сцены в зал, дрейфуя в море поднятых рук. Только не надо меня винить за ложь, которую ты сама жаждала услышать. Тебе хочешь видеть меня бесстрашной. И когда ты на меня смотришь, я бесстрашна. Но ведь ты не всегда рядом.

      Теперь о том, как и когда я это сделала.

      Ножом. Лэйси Шамплейн в ванне с ножом.

      Это было после Джерси, после Ублюдка, после Батл-Крика, Никки и Крэйга, однако еще до тебя. Про Никки и Крэйга – не столько вранье, сколько недомолвка, но ты, наверное, скажешь, что все равно считается.

      Ножом в ванне, потому что так показывают в кино: теплая ванна, теплая кровь, все уплывает прочь… Я пустила воду, разделась, а потом полоснула по коже, но только один раз и очень неглубоко: в кино не говорят, что это офигенно больно.

* * *

      До Лэйси, сказала бы моя дорогая матушка, жизнь была гребаной малиной, сплошная «травка» да пивные похмелья, ни дать ни взять белая рвань в Эдемском саду. Они с моим папой, сладкая парочка, квасили, трахались и беззаботно тусили все семидесятые напролет, пока она не залетела. С тех пор, по ее словам, ей пришлось голодать. Тоже мне, гребаная Жанна д'Арк из Батл-Крика. Один порванный презерватив, одна прерванная (сечешь юмор?) поездка в убогую клинику, где она не решилась даже опустить задницу на ржавый складной стул, не говоря уже о том, чтобы раздеться и позволить врачу с волосатыми пальцами выскоблить себя; одно предложение руки и сердца – с двумя упаковками пива и без кольца. Один писающий, какающий и блюющий младенец, который больше любил орать, чем спать. На свадьбе я представляла собой бугор размером с арбуз под дешевым кружевным платьем. Вот почему не осталось фотографий. Они поженились в парке и, поскольку не верили дерьмовым приметам, еще до церемонии стояли рядышком у мусорного бака, держась за руки, пока священник готовился, а пятнадцать человек, давшие себе труд припереться на свадьбу, усиленно делали вид, что они трезвы и не под кайфом, из уважения к заносчивым родителям