Чилимята. Любовь Николаевна Рогожина

используют его люди не только по прямому назначению. Сидя за столом, люди разговаривают, общаются друг с другом, то есть стол способствует умственному развитию человечества. И в этом его философский смысл. Шляпка подсолнуха напоминает солнышко, дающее тепло всему живому. Обрамление из желтых лепестков – это как солнечные лучики, а семечки – это как множество людей на нашей планете. Каждая семечка – человек, личность, индивидуальность. Семечки плотно примыкают друг к другу, люди образуют семьи. Семья – ячейка общества. Чем плотнее примыкают семечки друг к другу – тем крепче семьи. Содру-жество семей образует общество так же, как крепкие, вызревшие семечки образуют соцветие подсолнуха. Сгнил подсолнух, высыпались из соцветия гнилые, перепревшие семена. Больное, деградирующее общество – страдает каждая его ячейка-семья. И наоборот, плохо живут люди в семьях – страдает все общество. Так и все члены семьи моих бабушки и деда крепко держались друг за друга, старались помогать друг другу, были вместе и в горе, и в радости. Это давало силы бабушке и деду содержать большую семью: детей было шестеро: три дочери и три сына. Жили до войны небогато, но за куском хлеба по соседям не ходили. Дед с бабкой много трудились сами и приучали с малолетства к труду детей. И все бы было хорошо, если бы не война…

      Мой дед, Григорий Алексеевич Митяшин, взят на войну одним из первых в деревне. Ни одной весточки не получила от него с фронта бабушка, Анна Федоровна Митяшина. Лишь в 1943 году получили известие том, что пропал он без вести. И осталась бабушка одна с шестерыми детьми («чилимятами», как их называли в деревне по прозвищу отца), старшей было в начале войны 16 лет, а младшему – два года.

      Я хочу рассказать, как они жили, как сложились их судьбы. И сделать я это хочу для того, чтобы скрепить памятью поколений маленькую ячейку человеческого общества – семью моих деда и бабушки.

      Глава I

      Домработница Маня

      Сколько она себя помнила, всю свою жизнь она думала о деревне. Видела большую, судоходную реку Суру, в которой так хорошо скупнуть уставшее от работы тело, видела поля с высоким травостоем (Сколько травы можно накосить!), видела вишневые сады… Помнила руки матери, будившие ее на тяжелую крестьянскую работу:

      – Вставай, Маня, пора… – Спать хотелось неимоверно. Глаза не расклеивались.

      – Вставай, девка, чай, не барыня… Привыкай!

      И вставала, и шла, и работала за двоих, за троих, сколько сил хватало…

      Время было тяжелое, послевоенное… Мужиков в деревню вернулось мало, да и те, что вернулись, чаще всего были инвалидами. Отец Мани, да и не только Мани, а и всех чилимят, пропал без вести. Во всяком случае, так было написано в тоненькой серой бумажонке, которую вручил брату Ивану председатель сельсовета. Ему, наверно, не хотелось нести черную весть чилимятам, он и отдал похоронку Ивану. А тот запрятал ее и никому не показал. И все выяснилось, лишь, когда с другого конца села пожаловали в их домишко две редкие гостьи, зажиточные сестры отца. На предложение матери пообедать вместе с чилимятами (они как раз сидели за столом, только ложки стучали) отказались. Наконец одна вымолвила:

      – Слыхали, от Григория весть получили? Мать отрицательно качнула головой.

      – Дак, как же, чай, не сами мы придумали – люди болтают. Ванюшке вон отдали…

      – Мать повернулась к Ивану, а тот – (знает кошка, чье мясо съела!) – сиганул на полати. За ним метнулась старшая Дуня (все чилимята звали ее няней – все с разницей в полтора–два года прошли через ее руки):

      – Ты чаво, дурак? Давай бумагу! – От сильной затрещины, а еще больше от обиды, Иван заревел. А за ним заголосили и все чилимята. Мать только глаза от стола подняла, все смолкли: ее слушались беспрекословно.

      – Ваня, сынок, где бумага?

      – Да потерял я ее, мам… Чай, там все равно вранье одно… – хлюпал носом Ванька.

      – Что там написано-то было? Аль ты забыл?

      – Пропал тятя без вести… Можа, живет где… Али раненый…

      Ванька вновь заревел, а за ним и все заголосили, как по покойнику.

      Смахнув слезы тяжелой, крестьянской рукой, с полувздохом-полустоном встала старшая сестра отца, Марья:

      – Сгинул Чилим… Царствие небесное… Пропадешь ты, Анна, с этакой оравой. Чаво делать думашь?

      – Чай, я не одна такая! Бог поможет…

      – Ну-ну… В магазин пойдете, к нам заглядайте… Чай, мы не чужие – выдавила старшая сестра Анастасия, поднимаясь с лавки… Помнила Маня, как не любили сестры отца мать. А Маня, когда была поменьше, удивлялась этому. Мать, статная, красивая, с длинной косой до пояса и невысокий, незаметный, почти лысый с молодых лет отец… Только, когда стала взрослее, из обрывков фраз поняла, что была мать сиротой, у которой «всего ничего: одна рубаха с перемывахой». А у отца семья, хоть и не была богатой, считалось зажиточной. Женился отец против воли семьи, но жили молодые счастливо. А отец получил в деревне прозвище – Чилим, что в народе значит – упрямый. Упрямый-то упрямый, но вот ушел и, как в воду канул, ни письма, ни весточки… После войны Ванька часто говорил:

      – Жив отец, за границей, наверно…

      Мать