Второе пришествие. Владимир Якубец

сознание.

      Когда я очнулся, на мир уже опустилась ночь, и я, не без удовольствия заметил, что лежу у горящего костра. Тут же у огня, на маленьком коврике, сидел и курил кальянчик мой случайный знакомый – «бедуин». Вблизи он выглядел гораздо старше и как-то суровей, чем это мне показалось с первого взгляда: смуглое и сухое лицо (однако с крупными чертами), бородка с сильнейшей проседью, мудрый, но какой-то властный и строгий, взгляд черных, как ночь, глаз. Все это произвело на меня среди ночи жутковатое впечатление.

      – Добрая ночь, хвала Аллаху милостивейшему и милосердному! – произнес старый бедуин и так приветливо улыбнулся, что у меня с сердца сразу свалилось все недоверие.

      После непродолжительного молчания он снова обратился ко мне:

      – Скажи мне, незнакомец, как зовут тебя и какое имя у породившего тебя отца?

      – Отца звали Петром, а меня в честь деда назвали Андреем, – просто ответил я.

      – О!.. какие славные имена. Двух братьев, учеников Исы, тоже звали Петром и Андреем.

      Высказав этот незамысловатый комплимент по поводу имён, он вдруг замолчал, потом, как бы спохватившись, протянул мне трубку от кальяна и коротко спросил:

      – Покуришь?

      Я, молча, взял трубку и глубоко затянулся

      – Кхе-кхе-кхе… о, черт… кхе-кхе, – тяжелая волна дыма сдавила мне легкие и вырвалась наружу едким кашлем.

      – Это что план? – спросил я после того, как откашлялся.

      Бедуин посмотрел на меня улыбаясь и, подавляя смех, сказал:

      – Это алжирский табак, смешанный с гашишем. Что крепкий? Это с непривычки… ты мне лучше вот что скажи: как ты попал в эту пустыню?

      Я, сделав еще несколько осторожных затяжек, передал ему трубку и уклончиво ответил:

      – Да так, было дело… а ты здесь как очутился?

      Старый бедуин строго и предосудительно покачал головой, при этом не сводя с моего лица своего тяжелого и какого-то странного, глубокого и мудрого взгляда.

      – Я здесь потому, что меня к тебе послали, – сквозь зубы, и как бы нехотя, процедил он, – а ты попал сюда из-за того, что ты плохой человек.

      Воздух расколола тишина.

      – Плохой ты не потому, – продолжал он, – что любишь только себя, ибо всякий любит себя. Плохой ты оттого, что никогда не мог уважать хоть кого-нибудь хотя бы на маленькую капельку больше чем себя. Ты всю жизнь лжешь. При этом в сущности-то, ведь и не обманываешь никого – никого, кроме себя. Выходит, что ты к тому же еще и глуп. Не обижайся, а радуйся – ведь я говорю тебе правду. Впрочем, на стариков не обижаются, а я очень, очень старый человек.

      Всю эту тираду он проговорил тихо и спокойно. Меня как огнем обожгло. Я вскочил на ноги и, с нахрапистостью дважды судимого человека, закричал:

      – Да что ты знаешь о моей жизни?!! Может, ты мне сейчас пояснять начнешь – почем в Одесе рубероид?!!