Фимаитина. Марк Львовский

раньше законов нашей страны не нарушавшего, это было потрясением. Не так ли?

      – Да, было не очень приятно… Правда, я уже во второй раз сажусь…

      …Какое счастье, что Тина уехала на рынок…

      – Интересно! Не знал, не знал… Рецидивист, значит? Шучу, шучу. А жену на рынок услали? И не стыдно? Женщину – и на рынок!

      Фима опешил.

      – Да она за мелочью… А откуда вы знаете, куда отправилась моя жена?

      – Ефим Романович, что за глупые вы задаете вопросы? Ну, ей-богу…

      Фима отчаянно покраснел.

      – А дело вот у меня какое, – продолжал лейтенант бодрым голосом… – Кстати, с работы не выгнали?

      – Не выгнали, товарищ лейтенант.

      – Славное у вас начальство. А хотелось бы по специальности потрудиться, только честно, а?

      – Кто ж меня, «отказника», возьмет по специальности? Я уж поплотничаю…

      – Плотничать – это хорошо, – певуче произнёс лейтенант, внимательно вглядываясь в текст вытащенной из полевой сумки бумаги. – Плотничать – это замечательно… Да… Ефим Романович, можно я буду звать вас просто Фима?

      Лейтенант широко улыбнулся, обнажив неожиданно жёлтые, неприятные зубы.

      – Зовите, – сказал Фима. – А вас как звать?

      – Владимир Семёнович.

      – Как Высоцкого?

      – Совершенно верно! Но я постоянно забываю об этом! И когда мне напоминают – воспаряю!

      – Но ведь идеологически…

      – Оставьте, Фима! Если бы вы знали, как необходима стране и народу талантливая, умная, тонкая, с юмором, беззлобная, никуда никого не призывающая критика партии и правительства! А теперь, Фима, ответьте мне на прямой вопрос: ну что вас, маленького, – я имею в виду рост, – не слишком, прямо скажем, отчаянного человека, объединяет с этой бесшабашной компанией матёрых «отказников»? Что?! Не их вы человек, Фима! Оставьте вы их! Другой у вас путь! Такой с ними беды на себя накличете, что век себе не простите…

      От отчаянно горькой правды этих слов, у Фимы перехватило дыхание. Он молчал, ожидая, что ещё скажет этот странный лейтенант.

      – Не видя бурного протеста с вашей стороны, Фима, позволю себе продолжить. Сообщаю, что если случится ещё один ваш выход с этой компанией на демонстрацию, то он окончится для вас, Фима, тюрьмой. Настоящей тюрьмой! Понятно, Фима? А для них, возможно, разрешением уехать в их Израиль. Для них! Понятно, Фима? Не для вас. Потому что у вас, Фима, режим. Секретность! Да ещё какая! У вас такая, Фима, секретность, что у меня при воспоминании о ней холодеет кожный покров на голове! А у них – всего лишь нецелесообразность или плохонькая, пустяковая секретность. Тоже существенно, но с вашим случаем несравнимо. Фима, вы не только из другой породы людей, вы из другой категории советских граждан. Если позволите, мне пришло на ум замечательное сравнение – вы, как бесценная, редкой породы домашняя собачка, прибившаяся к стае обычных, хотя и разномастных, дворняжек. Фима, я нарочито бестактен, даже груб, но я хочу воздействовать на вас. И, по моему