Письма с Первой мировой (1914–1917). Фридрих Краузе

мне хочется к тебе! Сейчас у меня немного женская психология, – личное счастье выше общественного. Конечно, только так, временное настроение, но правда, война уже не захватывает так, как раньше, а душа устает от этой вечной напряженной бездеятельности, и стремишься невольно опять к осмысленной жизни…

      Ты последнее мое письмо откинь, оно нехорошее, там слишком сгущены краски. Я его тебе послал как исторический документ, что вот и с твоим Ежкой бывают такие минуты, и нечего ему задирать нос, когда то же случается и с другими. Но все-таки доля истины в этом есть, нельзя скрывать.

      А сегодня утром я сразу получил два твоих письма, от 20 и 21/Х. Почему ты, Шурочка, упоминаешь про разбитое корыто, да еще подчеркиваешь? Какое может быть разбитое корыто? Нет, Шурочка, будет не разбитое корыто, а будет счастливое возвращение и светлая совместная жизнь! Я нисколько не перестаю в это смело и твердо верить, и тебе советую делать то же самое.

      Значит, ты думаешь в феврале иметь возможность приехать ко мне. Еще больше трех месяцев! Как бесконечно долго! Да буду ли я еще здесь, в Волочиске? Идет слух, что отсюда два госпиталя будут отправлены на Кавказ. Не мы ли? А хорошо бы, Шурочка. Там все-таки теплей и природа замечательней, да я еще ни разу не был там, на юге. Как хорошо было бы встретить там весну! Весна! Когда еще она будет? А уж как мне хочется поскорей весну! Зима еще не началась, а уж все помыслы устремляются дальше, за ее пределы.

      Посылаю тебе, Шурочка, с сегодняшнего дня письмом очередные фотографии. Конечно, на снимке и отдаленного намека нет на красоту осени в хохлацкой деревне. Да если бы можно было бы изобразить в красках, да в больших размерах! А так только весьма бледная копия.

      Хочу написать матери Кольки Гефтера[145], спросить ее, что и как ее сын, жив ли он еще и где стоит. От Кутьки тоже ни слуха ни духа.

      Вчера и сегодня у нас, наконец, опять солнце, и сразу стало веселей, светлей и на душе. Левитский просит и от своего имени передать тебе благодарность за посылку, ведь и на его долю здесь много. Милая! И мне хочется тоже тебя поблагодарить, но не словами, а крепко-крепко обнять и крепко-крепко поцеловать в губы, взасос! Милая моя, надежда моя, хорошая моя, дорогая моя женушка, ох уж и поцелую же я тебя при следующей нашей встрече! Жарко будет!

      Твой неисправимый Ежа.

      14.

      Волочиск, 26-го октября 1914.

      Ну и дела, Шурочка! Не успели мы здесь развернуться окончательно и принять больных или раненых, как получили уже и новый приказ: немедленно свернуться и отправиться в Подволочиск, сменить там 130-й госпиталь и принять всех больных этого госпиталя, который отправляется дальше, за Львов в город Сам-бор у подножья Карпат. Всё бы ничего, но вот какой казус, – в этом 130-м госпитале до сих пор лежали исключительно только венерические больные, и нам, таким образом, суждено превратиться в венерологов! А я никакого понятия не имею ни о сифилисе, ни о триппере! Ну, ничего, надо и этому поучиться. Левитский кое-что в этом понимает и покажет нам, – даже любопытно для первого раза. Нельзя же так замыкаться

145

Николай Маркович Гефтер, гимназический друг Фр. Оск., в мирное время служил помощником присяжного поверенного.