Злой Октябрь. Вадим Вольфович Сухачевский

все еще стояли с открытыми ртами. Тогда Макеич выругался в Бога, в душу и в мать и затем, кивнув на меня, сказал:

      – Вон, сам товарищ… – Он взглянул на меня вопросительно.

      – Хреномудров, – представился я.

      – Да! Вон, сам даже товарищ Хреномудров уже обеспокоился!

      Придуманная мною фамилия, как это не странно, произвела немалое действие.

      – Кто ж знал, что ентот – сам товарищ Хре… – пролепетал специалист по вазам, но Макеич его перебил:

      – А тебе и знать неча! Чтоб, я сказал, через пять минут! – И, вспомнив, что он все еще «придсидатель», добавил к своим словам и вполне революционный аргумент – помахал в воздухе маузером и пообещал в случае неповиновения всех отправить в расход, обогатив мой словарь еще одним новомодным оборотом.

      Я тоже достал из кармана браунинг и тоже на всякий случай им помахал. Миг спустя те трое уже громыхали сапогами по лестнице.

      – И чтоб в вазы мне больше не гадили! – крикнул я им вслед.

      – Во-во! – поддержал меня «придсидатель» Макеич. И заверил: – Ребятки шустрые, не извольте беспокоиться, гражданин-товарищ Хреномудров, живо управятся. А вы – если чё – так сразу ко мне, очень даже будем рады.

      Я прикинул, сколько у меня капитала, и пришел к выводу, что на ближайшее время относительно свежий воздух нам, пожалуй, обеспечен.

      Ко времени моего возвращения Лежебоко преобразился даже больше, чем «придсидатель»-дворник. Он встретил меня хорошо одетый, чисто выбритый, с лихо закрученными кверху усами a lá Иван Поддубный, опухлость лица была почти не видна, пахло от него неплохим одеколоном. И бутыли с самогоном на столе больше не было. Передо мной стоял подтянутый, огромного роста и богатырского сложения, привычный мне судебный следователь Савелий Игнатьевич Лежебоко.

      – Вот таким вы мне куда больше нравитесь, – сказал я. – Кстати, и окно можете смело открывать, хоть проветрим немного.

      – Неужто удалось? – поразился он. – Интересно бы знать – как?

      Вместо ответа я подкинул на ладони еще один полуимпериал.

      – Да, – согласился Лежебоко, – аргумент, хоть и не революционный, но вполне вещественный.

      – Был и революционный аргумент, – сказал я и достал из кармана браунинг.

      – Да, это они тоже понимают, – усмехнулся он, открывая окно.

      В комнату хлынул почти свежий воздух. .

      – Ну вот, уже можно дышать, – сказал я. – Если б еще и в комнатах прибраться…

      Он отмахнулся:

      – Да чего прибираться? Все равно убожество, чистый мизераблизм. Всей мебели – стол, пара табуретов да две кушетки. Были бы вы на моей прежней квартире на Екатерининском канале!

      – А что же с той квартирой?

      – Да выкинули меня из нее. Хорошо хоть не шлепнули сразу. Как узнали, что я при «проклятом царизме» судебным следователем был – так и выкинули. Там сейчас какая-то шишка из Советов с семьей проживает, говорят, друг самого Троцкого. А я – вот… – Он обвел рукой почти пустую комнату. – И мебель сейчас за керенки черта-с