Без названия. Татьяна Денисова

через десять. До свидания.

      Юли свёл по ступенькам бабушку, открыл дверцу машины.

      – Как Даша-то? – спросила баба Таня.

      – Пусть полежит в больнице. Там ей покойней будет, хоть на время.

      – Ну, и пусть, – согласилась баба Таня. – Ироды, хотели детишек забрать.

      Старушка шмыгнула носом.

      – У них работа такая.

      – Сказала, что документы долго собирать, ждать какого-то решения.

      – Ничего ждать не надо. Всё уже подписано, – успокоил Юли.

      И об этом судачили на деревне. На то она и деревня, что каждый на виду да на слуху. Заметили люди, как изменилась Даша после похорон. Прядь седых волос появилась около виска. Она и раньше-то неразговорчивая была, а теперь и вовсе замкнулась. Помощь Юли не принимала. Он понимал – нужно время. Оно лучшее лекарство, поэтому не торопил.

      Дети пока жили у бабы Тани. Юли подумал, что до экзаменов ничего менять не надо, а там видно будет.

      Задумок у мальчишек было много в этой жизни – только не всем им суждено сбыться. Мишка для себя твёрдо решил, что хоть и пойдёт теперь работать, но в институт всё равно поступит. Он договорился с фермером, что будет подрабатывать летом. Колька его поддержал. Узнав об их затее, Юли послал обоих далеко-далеко.

      – В десятый класс пойдёте. Чтобы поступить в Баумана, знания нужны, придурки.

      Ребята ничуть не обиделись, но от подработки не отказались.

      Ольга Васильевна удивилась, когда на экзамене на вопрос, в какое училище они пойдут, Коля вдруг сказал, что они никуда не пойдут, а будут учиться в десятом классе. Директриса только покачала головой.

      – Трудно командующему такой воз везти, – обсуждали эту новость в учительской, разумеется, в отсутствии Даши.

      – Он зарабатывает в у. е., а не в деревянных, – съязвила математичка.

      – Хоть в у. е., хоть в деревянных – до ума довести – труд тяжкий, – заметила Ольга Васильевна.

      – Ну, ведь Даша…

      – Да хватит, Даша, Даша, – засмеялась математичка. – Сидит у Христа за пазухой. Вся такая бледненькая, болезненная, вся недотрога, недомога. А тут – вся в теле – не хватает только мужика, чтоб кости хрустнули.

      – Лен, хватит злобствовать, – заметила Вершинина.

      – Я не злобствую, я жалею.

      – Кого, позволь спросить?

      – Да её, кого ж ещё. Юлиус Станиславович ещё, конечно, попрыгает возле неё, на цыпочках походит – да и плюнет. Вокруг столько баб, и покрасивее, и поумнее, и поздоровее. А он мужчина видный, без женской ласки долго не сможет. Да и какая от Дашки ласка. Для ласки любовь нужна. А она всё одолжение делает, – Елена не спеша разворачивала шоколадную конфету.

      – Лена, не мути воду, – заметила Ольга Васильевна. – В своём уме. У человека горе, а ты…

      – Что я? Сказала неправду? Поправьте. Все молчат. Значит, неправды я не сказала. А что до горя… Может, Дашкино горе – мышкины слёзы в сравнении с чьим-то. Ладно. Пошла я, а вы тут жалейте сидите. Глядишь, от вашей жалости Дашка прозреет.

      Когда она ушла, Вершинина заметила:

      – Что