Лучшие повести для девочек (сборник). Лидия Чарская

руку строго воспрещалось, а еще строже – разговаривать с кавалером, чему плохо, однако, подчинялись старшие.

      Я с Ниной и еще несколькими седьмушками уселись под портретом императора Павла, основателя нашего института, и смотрели на танцы, как вдруг передо мной, как из-под земли, вырос длинный и худой как палка лицеист.

      – Mademoiselle, – произнес он шепелявя, – puis-je vous engager роur ut tour de valse (могу я вас пригласить на тур вальса)?

      Я обомлела и крепко стиснула руку Нины, как бы ища защиты.

      – Merci, monsieur, – вся краснея от смущения, пролепетала я, – je ne danse pas (я не танцую). – И, встав, отвесила ему почтительный поклон.

      Но было уже поздно. Длинный лицеист не понял меня и, быстро обняв мою талию, понесся со мной в вихре вальса.

      Лицеист кружился ужасно скоро. Мои ноги не касались пола, и я и воздухе выделывала с изумительной точностью все те па, которым учил нас Троцкий на своих танцклассах.

      К счастью моему, музыка прекратилась, и длинный лицеист почти бесчувственную усадил меня на место, с изысканной любезностью прошепелявив: «Merci, mademoiselle».

      Счастливица! Счастливица! Танцевала с большим кавалером, со всех сторон слышала я завистливые восклицания.

      Зал стали проветривать, и весь институт разбежался по коридорам и классам, превращенным в гостиные.

      – Пойдем пить! Хочешь? – шепнула Нина, и мы побежали к двум красиво задрапированным бочонкам, один с морсом, другой с оршадом, из которых с невозмутимым хладнокровием институтский вахтер Самойлыч черпал стаканом живительную влагу.

      Несмотря на упрощенный способ нашего водочерпия, несмотря на большой палец вахтера, перевязанный тряпкой, пропитанной клюквенным морсом, я жадно выпила поданный мне стакан.

      – Ай, ай, пойдем скорее, сюда идет опять этот длинный лицеист! – невольно вскрикнула я, увидев опять знакомого уже мне лицеиста, и потащила Нину в сторону.

      – Постой, погоди, вон пришел батюшка!

      Действительно, в коридоре, окруженный младшими классами, сверкая золотым наперсным крестом на новой лиловой рясе, нам улыбался отец Филимон, пришедший полюбоваться весельем своих «деточек».

      Мы с Ниной бросились к нему.

      – Что, веселишься, чужестраночка? – ласково улыбнулся и кивнул он своей любимице Нине.

      Между тем из зала раздавались звуки контрданса.

      – Mesdam'очки, идите гостинцы получать! – кричала Маня Иванова, запихивая в рот целую треть апельсина, данного ей по дороге инспектором.

      Мы получили по тюречку кондитерских конфет, по яблоку и апельсину.

      – Что же, пойдем в зал? – спросила меня Нина.

      – Ай, нет! Ни за что! – в ужасе произнесла я, невольно вспоминая лицеиста.

      А между тем там царило веселье, насколько можно было назвать весельем это благонравное круженье по зале под перекрестным огнем взглядов бдительного начальства.

      Мы стояли в дверях и смотрели, как ловкий, оживленный Троцкий составил маленькую кадриль исключительно из младших институток и подходящих их возрасту кадет и дирижировал