Для кого встаёт солнце. Доблестным предкам посвящается. Олег Иралин

нашёл родной дядя, облетела всю улицу и за плетнём собралась внушительная толпа. Прибежали старшие братья с жёнами, соседи и весь проживающий по улице люд. Все радовались благополучному исходу и высказывали добрые пожелания, только Стана едва сдерживала слёзы.

      – Ну что ты испереживалась? Перестань! – сказал ей муж непривычно осипшим голосом – Что ему у нас? Кроме любви, нам ему дать нечего! А тут родной дядя, и какой! Заберёт его, важным человеком сделает, нужды не знающим. Встанет на ноги, глядишь, и о нас вспомнит, навестит!

      Дочь вынесла кувшин молока в дорогу и мать, перехватив его, подала в руки Божедара вместе с завёрнутой в рушник ковригой свежевыпеченного хлеба.

      – Вот, поснедаете в дороге. – сказала она.

      Подскочил кучер и принял молоко с свёртком, освободив юноше руки для прощания. Божедар обнял всех на прощание, и срывающимся от волнения голосом пообещал:

      – Я скоро приеду, как только смогу, так приеду!

      – С Богом! – сказал Любомир на прощание, и юноша повернулся к ожидавшему в экипаже дяде.

      Он вскочил на подножку и через миг уже сидел на узенькой скамейке, выглядывая через окошко на улицу. Там, всё более отдаляясь от тронувшейся с места колымаги, застыли у плетня те, кто долгие годы был ему семьёй. Навзрыд заревела сестрёнка, и Стана, продолжая махать правой пукой, вскинула к лицу левую. Дорога изогнулась в крутом повороте, и провожающие скрылись из вида. Вот уже, оставшись где-то за холмом, скрылся рыбацкий посёлок, а юноша всё смотрел за окно, вглядываясь в пока знакомый пейзаж. Радость от нежданной встречи сменила непривычная грусть расставания, и он сидел, погружённый в свои мысли, понимая, что сейчас находится на том этапе, когда меняется привычная жизнь. Экипаж, трясясь на ухабах, уже въехал в Варну, когда Соломон нарушин молчание.

      – Хватит печалиться, – сказал он – теперь забудь о жизни среди гоев! Тебя ждёт прекрасное будущее, полное почестей и богатства!

      – А кто это, гои? – спросил юноша впервые слыша это слово.

      – Те, кто не относится к людям.

      В глазах Натана так и остался вопрос, и дядя счёл нужным пояснить:

      – Сегодня за весь день я видел лишь трёх человек: тебя, вот этого, сидящего напротив, достойного лекаря, и себя, когда утром смотрелся в зеркало. Лишь мы принадлежим к евреям – Господом избранному народу, все остальные, встреченные мной с начала дня – гои.

      – И мои приёмные родители?

      Соломон переглянулся с врачом и с некоторым усилием подавил вскипевшее раздражение.

      – Твои родители – утонувшие в море отец и мать! – произнёс он, когда Натан уже и не рассчитывал на ответ – С ними же упокоились твои сёстры и брат! У тебя остался только я, твой родной дядя, больше никаких родственников, особенно среди гоев, у тебя нет и быть не может!

      Тон Соломона не располагал к спору, и юноша благоразумно промолчал. Впрочем, дядя вовсе не желал давить на своего