О вере, неверии и сомнении. Митрополит Вениамин (Федченков)

Похоронили ее на кладбище – налево, и почти рядом с часовней. Святая. Это было, кажется, ранней осенью – может быть, в сентябре еще (приблизительно 1886–7 г.). Через полгода скончался у другой дочери, в селе, и больной дедушка.

      Я доселе не только поминаю в молитвах бабушку; но когда мне бывает трудно душевно, то и прошу ее, чтобы она помолилась за меня там, у Бога: ее молитва, смиренная и чистая (конечно, она была – чистой жизни), доходит до Бога.

      …По связи вспоминаю: как я «говел» после. Это было уже лет 5 спустя, по смерти бабушки…

      Священник, о. Владимир, исповедовал постом на правом клиросе. И, кажется, детей невинных исповедовал кучками человек по 5… Да и какие у нас грехи-то были тогда? Но уже были… Увы! И отлично помню, что после исповеди я с горы летел радостный домой, точно на крыльях летел: так было легко на душе! И уже после исповеди не полагалось есть. Мама, тоже радостная за нас, что мы очистились (а народ говорил: «справились, исправились»), ласково, бывало, говорит:

      – Ну, вы ложитесь, ложитесь уж поскорее: чтоб не нагрешить еще. Завтра – причащаться!

      И мы, действительно боясь, как бы не запачкать совесть свою даже и словом и мыслью, сразу в постель; и засыпали безмятежным сном невинности. На другой день «сподобились» причаститься… Было еще более радостно и нам, и родителям. Они тогда были особенно ласковы с нами… Святая тишина и любовь входили с причастниками в дом: «Бог любви и мира» – приходил с нами в дом (2 Кор. 13, 11).

      Все нас поздравляли; хорошо угощали; вчерашний пост щедро награждался.

* * *

      До какой степени дети совершенно реально живут потусторонним миром, всем известно. И если я не помню почти ничего о себе, то запишу кое-что из жизни других детей.

      Один 3-летний ребенок – пишет мне его бабушка Ш. – долго мучается коклюшем. Перед сном говорит бабушке:

      – Бабушка! Если ты во сне увидишь ангелов, скажи им, чтобы у меня перестал кашель: я очень устал!

      Другая бабушка, приехавшая навестить умиравшую от чахотки дочь в Париже, рассказывала мне про внучка Алешеньку:

      – Дочь-то моя вышла замуж за комиссара. Он не велел даже и упоминать о Боге. А у меня на груди крест висел, Алешенька-то и увидал.

      – Бабушка! Это что такое у тебя?

      – Часы, – говорю, – милый мой!

      Он послушал: не тикают. Не поверил.

      А все же в колокол-то по праздникам звонили. Уж не знаю, откуда, но все же он узнал о Боге. И один раз говорит мне:

      – Бабуся! Понеси меня в церковь; я один раз, только раз посмотрю на Боженьку – и больше не буду.

      Нередко, в самой ранней поре, они путают священника с Богом. В Болгарии мне встретился 4-летний ребенок, побежал к отцу в лавочку и громко кричит: «Бог, Бог идет!» Я дал ему на гостинец.

      В Нью-Йорке негритянский мальчик (в 1933 г.) спрашивает меня по-английски:

      – Ты – Бог?

      – Нет.

      – Кто же ты? Божия Матерь?

      – Нет, я – епископ.

      Не понимает… Не слышал, вероятно, это слово.

      – Священник, priest, priest! – говорю.

      Совсем малюсенькое дитя