День рождения семьи. Роза Абрамовна Шорникова

родила уже? Или еще погулять? – неуверенно попытался пошутить Пашка.

      Девушка медленно повернулась и подняла на него полные слез глаза. Эта минута Пашке показалась вечностью. Все внутри сжалось в тугой комок, который каким-то непонятным образом всей своей тяжестью давил на мозг, отказывающийся что-либо понимать, и на ноги, которые вмиг стали неподвижными, словно приросли к крашеному деревянному полу.

      – Девушка, милая, что случилось? Что-то ужасное? – глухим и совершенно чужим голосом пролепетал Пашка.

      Девушка смотрела на него, не моргая.

      – У вас – мальчик. Три шестьсот. Пятьдесят три сантиметра. Поздравляю… А у нас – война. Война началась. С немцами, – и она снова зарыдала в свой марлевый платок.

      3

      Провожали Пашку тихо. Даже Андрейка, двухнедельный от роду человечек, вел себя вполне по-взрослому, не нарушая криком тягостную тишину прощания. Антонина хлопотала по хозяйству, собирая Пашке в дорогу все необходимое. Тася неподвижно сидела, прижавшись к мужу, держала его за руку и тихо, как заклинание, повторяла: «Не пущу, не пущу, не пущу…»

      Пашка сидел, насупившись, гладил жену по руке и смотрел на стол, изредка бросая взгляды то на сына, то на колдующую над вещмешком Тоню.

      – Так, девочки, – вдруг неожиданно сказал он, – слушайте, что я вам скажу.

      Антонина отложила сложенную рубаху и присела к столу.

      – Тасенька, Тонечка и Андрюха! – Пашка по очереди переводил взгляд с одного на другого. – Не так я представлял себе нашу с вами жизнь. Не так. Да, видно, не судьба.

      Таська тихонько всхлипнула. Тоня провела рукой по глазам, но сдержала слезы.

      – Помнишь, Таська, что Тихон Матвеевич нам тогда говорил. Я только сейчас понимать начинаю. Ведь это он о нашей семье говорил. О моей, значит, семье. А я сберечь семью нашу не смог, хоть и не по своей воле. Так вот, вы берегите ее. Андрюха вырастет, и ему накажите. Как мне от вас уходить не хочется. Как не хочется! Люблю я вас, милые вы мои. И всегда любить буду, до последней секундочки своей.

      – Что это ты, Павел? – Тоня посмотрела на него, вытирая глаза кончиком передника. – Навеки что ли с нами прощаешься? Вот война кончится, вернешься, как еще заживем!

      – Заживем, заживем, – как-то невпопад повторил Пашка, думая о чем-то далеком.

      Таська с громкими рыданиями повисла у него на шее.

      – Не пущу! Не пущу! За что? Почему так? Только жить начали! Не пущу-у!

      – Тише, тише, – успокаивал ее Пашка. Потом взял ее голову обеими руками, немного отстранил от себя и пристально посмотрел в глаза. – Тасенька, об одном прошу: сына береги! Андрюшеньку нашего. И себя. Милая моя. Родная моя, – и Пашка крепко прижал жену к себе.

      4

      Вьюжным февральским утром почтальон принес в дом Федоровых два письма.

      Одно, в виде фронтового треугольника, было датировано 31 июля 1941 года. Павел писал: «Дорогие мои, Тасенька, Тоня и Андрейка! Как вы там без батьки? Сынок, поди, подрос? Очень скучаю. Хоть бы одним глазком посмотреть на вас. Тогда и смерть