Сын рыбы. Наталья Барабошкина

что он был в ботинках, потому что под ногами захрустело стекло и засохшие панцири от креветок.

      – Это – Сын рыбы. Он писатель, пишет книги, это псевдоним.

      – Я понял, – сказал Ден и протянул Максиму руку с татуировкой на большом пальце. Максим пожал ее, бегло рассмотрел меч и три синие звезды. – Че пишешь?

      Антонио достал сложенную вдвое тетрадку из кармана и протянул. Ден отложил тетрадь на диван, запахнул халат и медленно встал. Он повернулся к полкам, которые нависали смешанным грузом над диваном, и стал шарить, сбрасывая все подряд на пол. Он нашел пакет с очками, и стал примерять несколько пар.

      – Ден, ты же не носишь очки, – уже умоляя брата прекратить цирк, сказал Антонио.

      Ден повернулся в смешной широкой оправе, хотел возразить, но не стал, и молча продолжил примерку. В итоге, напялив женские круглые очки, Ден стал читать. Максим замялся, хотел сесть, но стул, единственный свободный от хлама, был странного зеленого цвета. Он выпрямился и стал смотреть в окно, как часто делал, когда кто-то читал его рукопись. Ден читал вдумчиво, иногда откладывая тетрадку и осматривая сверху до низу всех в комнате. Затем он менял ногу, перекидывая одно волосатое колено за другое, и продолжал.

      Антонио щипал ворсинки и болтавшиеся черные нитки с разорванного края джинсов на бедре. Он поправил золотые часы и волосы, ему было не так неловко за ту картину, которая открылась в этой квартире едва знакомым людям. Ему было неприятно, что такие дела стали происходить в его жизни. Еще недавно жить было скучно, а теперь и вовсе невыносимо. Дяди Антонио и отец постоянно ссорились, напиваясь после детских дней рождений в беседке у бассейна, и драли горла о политике и экономике. Антонио так же, как и сестры, вылезал из бассейна и делал вид, что хочет кофе и мороженого в доме, разобрать подарки или попрощаться с кем-то, кто приехал всего на день. Однако дяди требовали, чтобы он присутствовал, а когда начались старшие классы и учеба в институте, заставляли высказываться и судить их. Антонио временами делал вид, что согласен с мнением и просто мок в бассейне, дожидаясь, пока они напьются до смерти, чтобы сказать маме, что пора их разгонять.

      – Ты слишком мягкий, – говорил Антонио отцу после политических битв.

      – Ну что же поделать, они вынуждают меня соглашаться с этими реформами, они финансисты, а не дипломаты, им легко рассуждать, – оправдывался отец, вытирая посуду на кухне.

      – Нет, – злился Антонио, – я не про это. Ты позволяешь им меня мучить и всегда молчишь. Почему мне нельзя уйти, если я не хочу говорить об этой политике!

      В следующий раз, на день рождение самого Антонио, отец посмотрел на него в разгар прений и тихо, незаметно для всех, спросил, не хочет ли он потихоньку, пока дядьки отвлеклись и открывали новую бутылку, слинять. Антонио покачал головой и остался до конца. После, когда все разошлись, и они сами закрывали ворота, провожая гостей, отец спросил:

      – Ну,