А еще был случай… Записки репортера. Илья Борисович Гейман

говорить всерьез, человек даже в то трудное время жил не только хлебом единым. Все хлопоты с питанием всюду, и в нашей типографии тоже, сводились к тому, чтобы у людей были силы работать, чтобы газета выходила без срывов – ведь ее ждали люди.

      Наружная стена нашего цеха сплошь состояла из больших – от пола до потолка – окон. Они были у меня за спиной, когда я сидел за линотипом. В полуметре от пола окна заканчивались широкими цементными подоконниками. Я наваливал старые газеты и спал на них сном праведника, пока меня не разбудят.

      Однажды под утро я повернулся к окну и увидел за ним людей. Они стояли и чего-то ждали. Их было довольно много. Я подошел, открыл окно:

      – Что случилось?

      – Ничего не случилось. Ждем новостей.

      – Откуда?

      – Он еще спрашивает – из газеты, конечно.

      Новости к нам, на самый Дальний Восток шли мучительно долго. Современных средств связи тогда еще не было. Где-то в Москве, наверное, в здании ТАСС, сидел перед радиомикрофоном человек и медленно, чуть ли не по складам читал сообщение от Советского Информбюро. У нас в редакции полусонная машинистка карандашом записывала перед репродуктором диктовку. Затем перепечатывала набело и несли на линотип, в набор.

      Прежде чем начать набирать, я подходил к окну и читал людям текст. Они узнавали новости первыми в нашей области. Узнавали даже раньше газеты. Узнавали и успокаивались, либо расстраивались. Это зависело от положения на фронте.

      Я хорошо понимал их чувства. У меня самого дядя Семен погиб в рабочем батальоне под Харьковом, а его жена с двумя детьми была уничтожена в гетто.

      Каждый номер газеты давался нам с большим трудом. Строчки, которые мы набирали на линотипах, сходились на специальном столе – там метранпаж собирал, верстал из них газетные страницы. Расставлял по своим местам свинцовые статьи, вручную набирал к ним заголовки, добавлял клише, будущую иллюстрацию. После этого большая газетная полоса (так в типографии называют газетную страницу) готова.

      Точнее, почти готова. Ее еще надо отнести в печатный цех.

      В этот момент наступает нездоровая обстановка. Дело в том, что до войны приходил крепкий мужик, упирал в свой живот тяжеленную свинцовую газетную страницу и нес, куда надо. Сейчас мужика не было, ушел на фонт. Теперь по авралу со всех концов типографии сбегались пацаны, облепляли, как муравьи, поднос с полосой и тащили к печатникам.

      Коридор с разбитым цементным полом между нашими цехами был длинный. Тащить страницу было невыносимо – казалось, кишки из живота вывалятся. Каждый думал: а донесем ли до конца?

      И худшее, словно черта помянули, однажды сбылось. Кто-то из мальчишек споткнулся о выбоину в цементе, потянул за собой других и… На полу лежала куча смешавшихся свинцовых строчек и рассыпанных заголовков.

      Метранпаж Майзель был у нас классный – его специально из Москвы выписали. Но очень уж нервный, вспыльчивый. Увидел он рассыпанную полосу, съежился и вдруг давай биться головой о стену. Он больше всех вложил сил в эту страницу, не спал сутками, ожидая