Лучшее, что есть во мне. Татьяна Демьянова

у нее хорошо получалось рисовать. Я принимала решение вместе с папой. Название «искусственный интеллект» звучало многообещающе, и мы подали документы на факультет. А потом, как бывает, судьба толкнула меня по направлению к моей профессии. Я ее не выбирала. Уверена, Слава осознанно подошел к своему решению. И поэтому получал удовольствие от того, чем он занимался. Моя работа не вызывала у меня положительных эмоций. Что приносило мне истинное удовольствие, так это плавание.

      Мы с Тиной ныряли еще в грудном возрасте. Папа рассказывал, как опускал нас в ванную на раз-два-три, а мы под водой закрывали глаза и задерживали дыхание. Он отвел нас в спортивную секцию. Частые простуды не испугали его, он вытирал нас полотенцем, кутал и вновь приводил в бассейн.

      Больше всего нам с сестрой нравилось переплетаться под водой. Мы соединялись, единое целое, но не шли ко дну – близнецовая сила держала нас на плаву. Тренера не могли не предвещать нам успешное будущее. Но мать не одобряла эти занятия. Можно решить, что она испугалась испытаний большого спорта. Но нет, она боялась, что у девочек будут слишком развитые плечи и руки, и это скажется на красоте. Мне хотелось позвонить ей в дверь и сказать: «Вот у меня обычное тело. И где же счастливая жизнь?». Мне многое хотелось ей сказать, если однажды я решусь, на это уйдет не один вечер. Почему она не пришла на похороны отца, человека, с которым прожила почти восемнадцать лет? Мне известно, что они поженились, потому что мать забеременела нами. Неужели мы стали причиной большого обмана? Ведь ей пришлось столько лет изображать, что она является частью семьи. Играла она плохо, и папа старался за двоих. Жили мы бедно, папа с трудом выделял деньги на наши занятия, спорил с ней по этому поводу, и если в иных случаях уступал, здесь всегда стоял на своем. «Девочки должны плавать». Я помню их ссоры, иногда мне хотелось, чтобы он дал ей затрещину, чтобы она успокоилась. Но он никогда не поднимал на нее руку, да и голос в ссорах редко повышал. Он был очень спокойным и уравновешенным. Одного мне не понять: как сошлись два столь разных человека. Папа был тонко чувствующим, любил поэзию, знал Мандельштама наизусть, очень много читал, исторические романы, классику. О чем он мог поговорить с женщиной, которая на работе перекладывала бумажки и ничего в тонких материях не понимала? Которая любила жаловаться, что она достигла бы высот, если бы не мы… Это «если бы», конечно, заканчивалось традиционным «но я бы вас ни на что не променяла». Мне подчас казалось, что у меня нет матери. Но пока была Тина, это было неважно. Все неважно, пока ты окутан коконом безопасности.

      Когда у сестры появились ее личные друзья, я испугалась. Только не представляла, насколько далеко она от меня отступится. Я жалась к папе в те вечера, что ее не было рядом. Мне нужно было тепло, чтобы переживать эти часы. Он включал старые черно-белые фильмы, я ложилась к нему под бок, и мы дожидались, когда в десять часов (позже – запрещено) хлопнет входная дверь, и явится Тина, от которой со временем начнет тянуть сигаретами и алкоголем. Первое время папа ничего не будет ей говорить, уже потом, когда она нарушит временной режим и явится