Вестник. Повесть о Данииле Андрееве. Виктор Николаевич Кустов

меня. Если бы я не читал её, я был бы проще. А теперь я знаю, что почти гениален, но не уверен в том, – достаточно ли безумен?»

      Он вновь и вновь перечитывал эти, кажущиеся предельно честными откровения Горького и его покидало чувство благодарности, которое он испытал, увидев книгу. И всё явственнее требовал ответа вопрос: что же связывало столь непохожих, фактически антогонистов, людей. Неожиданно пришла мысль – может быть, таким образом Горький соотносил себя с тем, что считал гениальностью?..

      Даниил знал, что их отношения, он и теперь не мог назвать это дружбой, начались с публикации отцовского рассказа «Бергамот и Гараська», от которого, как писал Горький, «повеяло крепким дуновением таланта».

      Так может быть это вечное соперничество, которое присутствует во всякой любви. Соперничество Моцарта и Сальери…

      И отец это чувствовал.

      А Горький, не осознав, что это его саморазоблачение, взял и увековечил эту правду:

      «Я боюсь тебя, злодей! Ты – сильнее меня, я не хочу поддаваться тебе.

      И снова серьёзно:

      – Чего-то не хватает мне, брат. Чего-то очень важного, – а? Как ты думаешь?

      Я думал, что он относится к таланту своему непростительно небрежно и что ему не хватает знаний.

      – Надо учиться. Читать, надо ехать в Европу…

      Он махнул рукой.

      – Не то. Надо найти себе бога и поверить в мудрость его…

      Как всегда, мы заспорили. После одного из таких споров он прислал мне корректуру рассказа «Стена». А по поводу «Призраков» он сказал мне:

      – Безумный, который стучит, это – я, а деятельный Егор – ты. Тебе действительно присуще чувство уверенности в силе твоей, это и есть главный пункт твоего безумия и безумия всех подобных тебе романтиков, идеализаторов разума, оторванных мечтой своей от жизни».

      И Даниил был благодарен Горькому за это признание в собственном безумии и от этого ещё больше уважал отца, сожалея, что не имел счастья вести с ним подобные беседы. Может быть потому, что был мал. А может по какой другой причине…

      «Я знаю, что бог и дьявол только символы, но мне кажется, что вся жизнь людей, весь её смысл, в том, чтобы бесконечно, беспредельно расширять эти символы, питая их плотью и кровью мира. А вложив все, до конца, силы свои в эти две противоположности, человечество исчезнет. Они же станут плотскими реальностями и останутся жить в пустоте вселенной глаз на глаз друг с другом, непобедимые, бессмертные. В этом нет смысла? Но его нигде, ни в чём нет».

      Эту фразу Даниил выделил особо, ещё до конца не постигув её смысла, но отчего-то зная, что обязательно к ней вернётся.

      А ещё он подчеркнул, с улыбкой и удивлением:

      «…И наконец русский писатель обязан быть либералом, социалистом, революционером – чёрт знает, чем ещё! И – всего меньше – самим собою.

      Усмехаясь, он добавил:

      – По этому пути шёл мой хороший приятель Горький, и – от него осталось почтенное, но – пустое место. Не сердись».

      И Горький представился ему грешником, который