Чужая дочь. Елена Арсеньева

месяц столько работы у вас накопилось…

      Говоров хмуро кивнул.

      Руфина Степановна вздохнула. Конечно, по-хорошему все оставить бы на завтра, а сейчас пусть Михаил Иванович съездит домой, хоть немного передохнет. И как же некстати эта назойливая посетительница!.. Сейчас Руфина Степановна очень жалела о своей уступчивости, о том, что пообещала этой незнакомой женщине немедленно доложить о ней, лишь только Говоров появится. Но теперь делать нечего. Да и ее жалко, бедняжка измучилась совсем!

      – Михаил Иванович, – робко начала Руфина Степановна, – тут вас женщина какая-то спрашивала. Целый месяц каждый день приходила… – Выглянула в коридор, крикнула: «Товарищ Говоров приехал!» – Может, примете ее?

      Михаил Иванович вздохнул. Руфина Степановна нравилась ему именно своей человечностью. У некоторых сослуживцев в приемных такие, прямо скажем, церберы женского рода сидят, что даже близко случайных посетителей не пускают, не то чтобы с мольбой в голосе просить кого-то принять. Михаил Иванович всегда смотрел на таких мымр с отвращением, хотя с ним-то они были заискивающе любезны, что особенно раздражало. Но сейчас, после этой изматывающей поездки, Говоров не отказался бы от именно такой церберши в своей приемной. Чтобы спровадила всех подальше, в том числе какую-то там женщину, чтобы он мог уехать домой, поздравить Лильку с днем рождения, глотнуть винца, принять душ, а потом посидеть за накрытым столом с семьей и друзьями…

      «Только на один вечер выдайте цербершу, ну пожалуйста, – попросил Говоров неизвестно кого. – А завтра пусть снова в приемную возвращается человеколюбивая и всем сочувствующая Руфина!»

      Эх…

      Можно, конечно, и самому рявкнуть: мол, утром, пусть приходит завтра утром! Но неохота разочаровывать преданную и верную Руфину, которая видит в своем начальнике сущий идеал.

      Обременительно это – быть идеалом…

      А куда денешься?!

      – Приму, приму, – покорно вздохнул Говоров, снова потихонечку взмолившись невесть кому, чтобы дело у этой женщины было какое-нибудь простенькое и легко решаемое.

      Ну где она там?

      Говоров поднял глаза.

      В дверях стояла Тася.

      Мгновение они молча смотрели друг на друга, потом Говоров недоверчиво выкрикнул:

      – Таська!

      Этим криком у нее будто ноги подрубили – неловко плюхнулась на стул, стоящий у двери.

      Говорова тоже не держали ноги – упал перед ней на колени, схватил за руки:

      – Тася! Ты! Жива!

      Она вдруг побелела, закинула голову, начала сползать со стула.

      Говорову показалось, что Тася умирает, что он опять потеряет ее, только что найдя!

      – Руфина Степановна! – заорал что было сил.

      Секретарь влетела в кабинет. Глаза круглые – и от страха, и от любопытства.

      – Руфина Степановна, что-нибудь… – взмолился Говоров, ничего не соображая от волнения и растерянности.

      В общем-то, его секретарю тоже никогда еще не приходилось приводить в чувство женщин, теряющих сознание в кабинете