Наша фабрика. Андрей Дудко

венцом

      Камень заключен,

      Прорастивший зерно.

      – Ой, – хрюкнула Грибнюк над пустой тарелкой. – Ой-ой, сестрицы!

      Перед ней возникла забытая деталь ее самого дальнего детства: изогнувшаяся аркой гусеница на деревянной стене. Деталь сладко искрилась, как фейерверк.

      – Ой-ой-ой, – качала Грибнюк головой, обмякнув на стуле. – Это же надо, что происходит.

      Закусочная темнела и округлялась. Стоя на месте, стулья двигались.

      Обвал поэзии внезапно прекратился, наступила шумящая тишина.

      Экскурсанты спохватились, обнаружив себя вокруг убранного стола, и засобирались.

      – До свидания, – прощалась заведующая. – Вы мне очень понравились. Приезжайте еще.

      – Как-нибудь, – говорили ошеломленные посетители и выбегали прочь.

      Автобус спокойно ждал их на стоянке.

      – Ну что, удалась маевка? – спрашивала Дурович, но экскурсанты жали плечами, не понимая вопроса.

      Дышло перечитала стих в нормальной обстановке и он перестал ей нравиться. Ей хотелось бы рассказать больше.

      – Не получился стих, – сказала она Грибнюк.

      – Давай перепишем, – ответила та, взметнув ресницы.

Май 2016 г.

      Романист

      Коротков писал роман. Два года писал, сидя в одном кресле и глядя в одно дерево. Писал сначала как несущественное упражнение, вместо телевизора по вечерам, но за два года роман вырос и превратился в настоящую книгу, и его стало жалко бросать. Все больше времени стал Коротков думать о романе. Не сочинять его, а просто думать о нем: как роман лежит в столе, как сидится над ним возле дерева, как много в нем информации. Писать было сложно: роман обрастал внутренними нитями, и новые слова к нему не приставлялись. Писать было сложно, но хотелось закончить. Тянуло к рукописи.

      Часто Коротков садился писать, а душой находился далеко от романа. Механически подчеркивал каждое второе слово, или рисовал зонтик в конце строки. Бывало, целыми днями проводил в такой задумчивости. А порой, когда брался писать и концентрировался на этом, все его старалось отвлечь. То сигаретка просила выкуриться, то еда откушаться, то соседи стучали по полу пяткой и выбивали мысль. Редко выпадали счастливые дни, когда можно было свободно избежать ловушек и вставить подходящее предложение.

      Никаких надежд Коротков в роман не вкладывал. Лишь однажды ему приснилось, что через много лет кто-то прочитал роман и подарил Короткову деньги, но приснился этот сон лишь от бедности.

      Самое плохое, что он не умел писать романы. Не знал правил. Поэтому много вдумывался в свою работу. Наблюдал, как писалось каждое место. Вдруг что-то придумывалось, само, волей случая, и то ли от прыжка настроения, то ли действительно по справедливости, шло в ход, и потом на него клалось развитие. Но вдруг это место неверное? Тогда неверно все развитие из него, и Короткову надо было возвращаться и искоренять подобные места, а он не знал, как точно отличить верное от неверного. В один день он отличал, и пускался исправлять, и много исправлял, даже просто выбрасывал, но назавтра видел, что исправил еще хуже, чем было. Все это было настолько непонятно, что взбираясь мыслью по