Сказание о Старом Урале. Павел Северный

черное небо с россыпью звезд. Превозмогая усталость, Иванко думал о родном доме. Как-то в нем? Мать, наверно, все слезы выплакала от разлуки с сыном. Жив ли отец? Опричники бросили его в поруб за чужую провинность. Встал перед глазами облик голубоглазой Грунюшки. Ведь суженой своей считал. Да где там! Отсюда, с Каменного пояса, рукой до Груни не достанешь.

      Дремота осилила парня, подал голос поблизости филин. Иванко вспомнил поговорку, будто филин да ворон к добру не кричат, и сел. Заметил, что попритух костер, подбросил валежника, и пламя, набирая силу, вновь отчетливо выхватило из темноты очертанья ладьи. Филин опять загукал, и лишь тогда Иванко разглядел, что ушастый колдун сидит на голове каменного идола. Осмелев, филин слетел на прибрежный песок. Не складывая крыльев, он скачками приблизился к костру и, не мигая, уставился на Иванка желтыми глазищами. Иванко запустил в него головешкой, филин отскочил, захлопал крыльями и исчез.

      Иванка пробрала дрожь. Что это, неужто дурное знаменье?

      – Вот нечистая сила, напрочь сон отогнал!

      Костер разгорелся ярко. Иванко подошел к воде, его тень легла черной полосой на отсветы огня.

      С пригорка кто-то спускался. Иванко окликнул невидимого гостя.

      – Ктой-то?

      – А кому, окроме меня? – ответил из темноты старческий голос.

      От кузнечной доменки шел с костылем старший из братьев-пасечников, дед Михайло.

      – Углядываю, не спишь? – обратился он к Иванку.

      – Прилег было, да филин разбудил. К самому огню, нечистая сила, подлетел.

      – Эка невидаль! Не знаешь, поди, что его огонь подманивает, как мотылька. А место тут особенное. Вся лесная нечисть возле Каменной бабы в полночный час балуется. В стары годы, парень, здеся такое деялось, что и подумать нашему брату грех. Чудины тут страшенным богам поклонялись. И все те боги из камня излажены.

      Бортник стоял на свету костра босой, в длинной холщовой рубахе без опояски. Борода, как молоко. Такие же волосы, только в бровях еще приметна былая чернь.

      – Брюхо потешил?

      – Ушицу хлебал.

      – Стало быть, пора тебе спать. Нечего прохлаждаться.

      – Не спится, дедушка.

      – Знамо дело, не спится. А ты осиль неохоту. Завтра у тебя какой день? Народ явится глядеть, каким ты мастером на нашей земле объявился. Надо быть в себе, с ясным взглядом на людях стоять. Сама Катерина – хозяйка придет. Не поглянется ей твоя поделка – и сраму не оберешься. Твоя затея и от нас с Фомой сон гонит. Увидел брат Фома, что не гаснет огонь на берегу, и дослал меня поглядеть, чего ты тут бродишь. Ложись! Твое заделье я сам покараулю.

      Пасечник погладил ладью рукой.

      – Побежит поутру. Чай, с божьей искрой излажена. Наши плотники тебя одобряют. Ложись, Ванюша, утро вечера мудренее! По звездам вижу, вёдро завтра будет, но с подувом ветерка – самая тебе погода!

      Иванко лег и отвернулся от огня. Пасечник пошевелил костылем головешки.

      – В молодую пору, Ванюша, и я подле костра любил думу думать.