Слуга. Николай Александрович Старинщиков

сел на скамейку и ждал объяснений: его интересовал убитый в поезде напарник.

      Щетка застряла у нее во рту:

      – Разве ты не связался с учреждением? Тебе не объяснили?

      – Там знают столько же. Кроме того, у них нет оснований верить мне.

      – Вот оно что…

      Щетка вновь ожила. Возможно, глаза у напарницы бегали в поисках ответа.

      – Что случилось в вагоне?

      Вместо ответа – опять молчок. Затылок напарницы вздрагивал в такт движениям руки. Она пробурчала что-то нечленораздельное и кивнула головой. Михалычу дали понять, чтобы не донимал. Нужно лишь подождать.

      Закончив с зубами, она ополоснула во рту, умыла лицо, тщательно промокнула его полотенцем, а затем приступила к косметичке. Лицо у нее еще оставалось влажным, но ей уже не терпелось положить первый мазок. А может, это был еще один повод оттянуть время. Так она никогда не соберется с мыслями и не ответит.

      Настаивать на объяснении не было смысла: нарушены принципы. Это, в конце концов, не кокетство. Это безалаберность, грозящая пулей в затылок. Нужно самому умыться, и Михалыч приготовил щетку.

      Напарница продолжала молчать, глядя в зеркальце косметички – большого зеркала на стене ей было вроде как недостаточно. Вполоборота, взглянув в ее сторону, Михалыч заметил в зеркале её пристальный взгляд. Она следила за ним, не желая отвечать. Но её никто больше не станет беспокоить. Она уже думает, что мечты у нее сбылись: она села полковнику на хвост и будет тащиться за ним – как напарница, как любовница… Ее не волнует, что это, допустим, не входит в чужие планы, что кому-то на самом деле нужна свобода, что кто-то обожает это пьянящее чувство.

      – Торопись…– велел Кожемякин. – Скоро здесь будут гости.

      – Но мы приняли меры! После дождя здесь нечего делать!

      – Здесь много ушей и глаз…

      Она закрыла косметичку и обернулась. О боже! У бедняжки совершенно отсутствует чувство меры: она словно готовилась выйти на арену. Вот когда проявилась цирковая школа.

      Михалыч открыл ворота, завел машину и тут же выехал. Старухи метались по двору со скорбными лицами. Тетка Матрена тряслась:

      – Кушать разве не будете? Вчера весь вечер и сегодня опять…

      Михалыч молчал. Отворил перед напарницей дверь и, когда та села, захлопнул за ней, обернулся к тетке Матрене и выразительно моргнул обоими глазами. Времени на разговоры не оставалось.

      Они тронулись в сторону города, разгоняя колесами лужи. В первом же логу на обочине Михалыч заметил полицейский микроавтобус. Еще две автомашины стояли в глубине леса. Народ толпился у сгоревшего внедорожника. Проезжей автомашиной никто не интересовался. Дорога была свободной.

      Добравшись до города, Михалыч направились к центральной гостинице. Наверняка там были свободные номера.

      Проводив напарницу до вестибюля, Михалыч остановился:

      – Жди здесь.

      – Я хотела тебе рассказать!

      – Потом…

      – Но как же!

      Она ощетинилась, словно кошка, сдвинутая с насиженного места. Ей это не нравилось. Она ничего не понимала.

      – Будь на