Слуга. Николай Александрович Старинщиков

закрыться на все замки, повалился в кровать и тут же отключился.

      Мать на этот раз пыталась расспрашивать, но Михалыч молчал, орудуя бритвой. Потом обернулся, не выдержав:

      – Военная тайна.

      – Вот теперь мне понятно… – Мать присела на табурет. – С богом. Благословляю…

      Она сморщилась, согнулась изработанной спиной и замолчала.

      Покончив с шевелюрой, а заодно с бородой и усами, Михалыч вынул из стола продолговатую коробочку: принадлежности были на месте. Здесь был мужской парик, усы, борода и очки. Он выбрал очки. Надев их, окончательно убедился, что из зеркала смотрит совершенно другой человек.

      Матушка тут же подключилась:

      – Ты их позабыл в прошлый раз. А я смотрю и думаю: это для того, чтобы в Новый год на елке выступать… Хотела ребятишкам отдать…

      Михалыч улыбнулся. Отдать? Это вряд ли. У матери хранилась даже рогатка и деревянный пистолет. Черный маузер в деревянной кобуре на ремнях. От настоящего не отличишь, особенно ночью….

      Рейсовый автобус, ныряя в лога, несся навстречу напарнику. Михалыч был спокоен: внешний вид у него такой же, как у всех остальных, бритых наголо. Он никакого отношения не имеет ни к затворам от пистолетов, ни к наручникам, ни тем более к каким-то тулупам. Голова пыталась анализировать. С анализом, правда, пока получалось не очень. Физик-физик, дружок ты мой детский, куда ж тебя занесло? Защитил кандидатскую, работал в «ящике». Что за «ящик», известно здесь каждому. Это закрытый город Северный, примыкающий к областному центру. У парня, впрочем, был затравленный вид.

      Автобус подошел к железнодорожному вокзалу, остановился. Михалыч поднялся с сиденья и двинул к выходу, бормоча словно молитву: нельзя идти напролом, надо рассчитывать каждый шаг.

      Он вышел из автобуса успокоенный. О чем переживать! Сейчас прибудет напарник. Вдвоем оно легче. Он привезет кучу вещей и полезных советов… Надо вот только дать объявление о встрече – по громкой связи.

      Личность. Наличность. Он не ошибся, изменив наружность, – в зале ожидания было множество лысых – от природы, а также с бритыми головами.

      «С ума они посходили, что ли?» – думал Михалыч, направляясь к выходу на перрон. В руке он держал свёрнутый журнал.

      Поезд вынырнул из-за поворота и закрыл собой станцию. По громкой связи прозвучало сообщение: «Сорокину Клару Евграфовну ожидает у главного входа сын Анатолий с Ревистой».

      Сообщение будет повторяться неоднократно. За него заплачено. Сейчас подойдет «мама» и сразу узнает Кожемякина.

      Станция тупиковая, поезд дальше никуда не идет. Пассажиры, неся сумки, катя чемоданы на колесиках, потекли вдоль состава. Рядом стоит мужик, тоже лысый. Картонку на грудь себе прилепил. На ней жирными буквами написано слово «ТОЛИК». Но Толик – это Михалыч, а не этот боров. Выходит, он тоже Толик.

      И тут до Кожемякина дошло: он же мертвый теперь применительно к здешней действительности. Допустим, был перехвачен его разговор с Конторой, то кому-то можно отныне работать под Толика.