Проза. Ксения Рормозер

твоей легко,

      При этом, не прося

      Для счастья ничего.

      Кто-то из кузин вздохнул, кто-то всхлипнул, кто-то отвернулся, чтобы вытереть слёзы. Помолчав немного, Ирма сказала: – Ну вот, я снова вернулась домой. Я снова среди родных. И снова одна. Понимаю, что у меня впереди пять долгих лет одиночества, с безнадёжной надеждой на возвращение моего супруга. Понимаю, что моё ожидание будет бессмысленным, он не вернётся, – она открыла сумочку, достала платок, чтобы вытереть сползающую по щеке слезу, и продолжала: – Простите меня за то, что я прятала от вас своего знакомого. Я думала, что кто-то из близких затеял со мною злую шутку, заставив меня страдать. Но, по-видимому, я ошиблась. Мой враг не может быть среди моей родни. Никто из вас не был знаком с моим третьим мужем. Но тогда, кто причиняет мне боль столько лет? Как мне понять, почему этот человек делает мне больно?

      Все в недоумении молчали. Братья переглянулись между собой. Альберт сказал: – Ирма, возможно, что ты не ссорилась со своими мужьями. Но, может быть, они ссорились с кем-то?

      – Об этом я ничего не знаю, Альберт, спасибо тебе за сочувствие, – ответив ему, она встала и направилась из сада в дом, – Здесь становится прохладно, – сказала Ирма и ушла.

      Следом за ней все разошлись кто куда. Генрих подошёл и сел на скамейку, на то самое место, где только что сидела и плакала его Ирма. Он упёрся руками в скамью и вдруг нащупал бумагу с её стихотворением, застрявшую между реек. Генрих аккуратно достал листок и прочёл стихотворение несколько раз, а потом сложил его и убрал во внутренний карман пиджака.

      Теперь Ирма приезжала в гости к родне и в праздники, и в будни. Она была всё время на глазах у всех. Она с удовольствием играла с младшими двоюродными и троюродными сёстрами и братьями. А те, неуклюже обнимали её своими мягкими, пухлыми ручонками. Казалось, что она проживает день за два, навёрстывая упущенное общение за четыре года отшельничества. Ирма не пряталась больше и от друзей. Но её поведение резко изменилось, она вообще перестала кокетничать. Да и если честно, мужчины тоже не стремились оставаться в её обществе надолго.

      Ирма расцвела той тихой, приветливой, женственной красотой, в которой читалось только одно желание: стать матерью и заботливой женой. Генрих любовался Ирмой. Он чувствовал, что его сердце наполняется её очарованием, как соты осенним мёдом. Он понимал, что больше не может провести ни дня без того, чтобы хоть ненадолго, побыть в её обществе. Услышать её шаги, вдохнуть аромат её духов, внимать её нежному голосу, принести или подать ей какую-нибудь вещь или просто посидеть напротив, созерцая её милую сердцу красоту, пока она читает или смотрит в окно, или вяжет носок. Генрих стал бывать в её доме чаще и чаще. Сам возил её по делам, и в гости к родным и друзьям, когда у него было время. Он заходил за нею вечером в субботу, чтобы вместе пойти на вечерю в храм и утром в воскресенье, чтобы вместе пойти к исповеди и остаться на литургию. Потом провожал её из храма домой. У них даже появился свой любимый маршрут, который