Кто ты, человек?. Семён Морозков

вздремнул чуток, а мы тут поспорили с Шурочкой насчет Раскольникова. Вот сидим, дуемся друг на друга теперь.

      – Да бросьте, какая ерунда! Убедила я вас, убедила же, признавайтесь, – она шутя хлопнула кулачком по его плечу. – Это вы теперь грустный, а не я…

      – Нет, с чего вы взяли? Хотите вот, хоть песню спою, чтобы доказать?

      Сахаров с верхней полки, положив кулак под подбородок, невесело наблюдал за спорщиками.

      Петропавлов лукаво улыбнулся и торжественно сообщил:

      – Ну, песня – само собой, но больше я стихи люблю. Особенно, если в них про море…

      Что-то вспомнив, он эффектно щелкнул пальцами и добавил:

      – Вот, например, хотя название запамятовал.

      Сидя вполоборота на краешке нижней полки, по-гусарски положив руку на колено, он начал читать, глядя в глаза Шуре:

      – У нее глаза морского цвета,

      И живет она как бы во сне.

      От весны до окончанья лета

      Дух ее в нездешней стороне.

      Ждет она чего-то молчаливо,

      Где сильней всего шумит прибой,

      И в глазах глубоких в миг отлива

      Холодеет сумрак голубой…

      – Та-та-та… чего-то там буря… гм-гм… нет. Забыл, – моряк хлопнул с досады по коленке.

      Шура вдруг продолжила:

      А когда высоко встанет буря,

      Вся она застынет, внемля плеск,

      И глядит как зверь, глаза прищуря,

      И в глазах ее – зеленый блеск…

      Дочитав, Шура добавила:

      – Это, товарищ морской волк, Константин Бальмонт – «Морская душа».

      – Замечательные стихи, – заметил Анатолий, – будто про вас, Шурочка. Глаза-то у вас зеленые.

      Шурочка захохотала:

      – А я потому и выучила их!

      Стас посмотрел на часы. Заметил, что до прихода поезда осталось не так много времени. Петропавлов обрадовался и сообщил, что без курева не может прожить и часа, а потому, пока не принесли чай, время оправляться «на перекур». Мол, папирос и новомодных сигарет не курит, а табачок у него свой, знатный. Все кроме Шурочки разделили компанию.

      В тамбуре перед вагоном-рестораном неожиданно встретили Воскобойникова и Левона. Проводник стоял, прислонившись к двери, Левон курил. Петропавлов достал табачок из кожаного кисета и ловко скрутил на старый манер козью ножку. Стас принюхался, похвалил табак, но от предложения закурить решительно отказался:

      – Не курю уже много лет. Здоровье, знаете ли, берегу.

      – А я вот как с юности к дедовскому самосаду прикипел, так любые папиросы нынче кажутся слишком легкими, – отметил моряк.

      Левон обратил внимание на зажигалку:

      – Красивая. Махнемся, не глядя, а, капитан? Зачем тебе такая зажигалка к козьей ножке, к самосаду, а? – засмеялся официант.

      Петропавлов прищурился от табачного дыма и как бы нехотя пробурчал:

      – Это, товарищ дорогой, моя фронтовая любовь, можно сказать. На Эльбе сменял у одной «симпати-и-ишной» союзницы, – и он подмигнул.

      – Ну-у-у, товарищ капитан, не прогадаете. Уж поверьте, –