Колыбель Иуды. Юрген Ангер

и дипломаты, и особенно Шетарди, и красавицы, и красавцы, и свежие сплетни, и сама Лисавет – озорница, плутовка, белла, белла, белла… И цесаревна понимает итальянский, и знает арии – о, с нею можно говорить свободно, на одном языке… Господа музыканты пересказывали стремительное движение, внезапный порыв – нового регента к одной особе, в решающую минуту, в час тревоги и смятения.

      – И что же сделали они вдвоем? – спросила Лисавет, ласково улыбаясь. Она уже знала ответ – от своего шпиона.

      – Ах, вызвали сенаторов, ваше высочество, – пожал плечами разочарованно Арайя, словно особы вместо этого должны были, например, обнявшись, рыдать, – Но так летели друг к другу… – он молитвенно сложил ручки.

      – Говорят, у вас строгий начальник, синьор Арайя? И вся труппа стонет под игом? И балерины прозвали обер-гофмаршала сатрапом, а повара называют его – Навуходоносором? – лукаво поинтересовалась цесаревна. Слухи о суровости обер-гофмаршала казались ей преувеличенными, ведь он смотрелся такою куколкой.

      – О да, мы трепещем, – смиренно согласился воздушный Даль Ольо и потупил глаза, – Он тиран, он держит нас железною хваткой. Ни шагу в сторону от намеченного пути – мы у него крадемся и балансируем, словно канатоходцы.

      – Недавно разгружали подводу с продовольствием, и лейб-повар натурально над нею рыдал, – подхватил воодушевленно изящный Арайя.

      – Отчего же он рыдал? – удивленно переспросила Лисавет.

      – О, страшился испортить провиант, не оправдать надежд. Он каждый раз так рыдает, боится, что его творения не смогут соответствовать…

      – То есть ваш патрон, совсем как его предшественник Шепелев, способен ткнуть повара носом в неудавшийся холодец? – не поверила Лисавет.

      – Но-но-но! – застрекотал Даль Ольо, – Наш патрон умеет делать больно иначе, его слова – ядовиты. А руками – максимум пощечина. Но уж лучше пощечина, чем все его жестокие язвительные фразы, которые он оттачивает об наши бедные души…

      – О, наш патрон умеет уязвлять, – вздохнул Арайя, – И умеет ранить. Нам, иностранцам, и без того тяжело понимать разговоры при русском дворе – русский язык, немецкий язык, французский язык… А патрон впридачу язвит нас по-шотландски, и это обидно еще и оттого, что непонятно. Непонятно, и оттого обидно – вдвойне.

      – Фон Левенвольде шотландцы, – припомнила Лисавет, – на четверть, кажется. Гофмаршал знает пять или шесть шотландских слов и везде их вставляет, но я уверена, все они вовсе не обидные. Как он называл вас, синьоры?

      – Меня он звал Розен-Кранс, – признался Арайя, – а его – Гильден-Штерн, ваше высочество.

      Цесаревна не утерпела, рассмеялась. Обидчивые композиторы смотрели на нее укоризненно.

      – Господа, это герои из старой пьесы, – пояснила она, – ее давно не ставят. Потому она вам и незнакома. Это персонажи, придворные, насколько я помню. Они всю пьесу ходят парой (и про себя – а в конце их обоих повесят). Поверьте,