Распятый дервиш. Александр Холин

кричал не разум, но поэт,

      но тонкая извечная усталость.

      На вялость рук ложится вешний дождь,

      на вялость дум – белёсые снежинки.

      Мне кажется, что ты уже не ждёшь,

      и солнце, как бесёнок на пружинке,

      сверкает из-за облака глазком,

      которое ползком в весеннем небе.

      И в скверике сидит со стариком

      весёлый март – прочитанная небыль.

      «Я всем раздам по оберегу…»

      Я всем раздам по оберегу

      от неприятельских забот.

      И тащит конь мою телегу

      куда-то вдаль, но не вперёд.

      И упирается пространство

      в посеребрённый свод небес.

      Избавь, Господь, страну от пьянства, –

      у нас давно лютует бес.

      Его сподвижники в короне

      пророчат нового царя,

      чтоб восседал опять на троне

      наследник беса-упыря.

      Не говоря ни тем, ни этим

      о тайне будущей Руси,

      я знаю, скоро мы отметим

      победу…

      Господи, еси!

      Живу под игом иудейским,

      но вспоминаю, как в те дни

      Христос сказал по-арамейски:

      «ИлИ! ЛамА савАхфани?..»

      Из цикла «Огарок темноты»

      24 января 1919 г.

      Кровь расстрелянных поэтов –

      это зимняя заря.

      Может, кто писал про это

      в слабом свете фонаря.

      До рассвета – есть мгновенье.

      До расстрела – целый миг.

      И безудержные тени

      злом ползут за воротник.

      Я приник к стене пространства,

      и метронома шаги

      измеряют путь от чванства

      до кладбищенской пурги.

      Сколько сделано ошибок,

      жизнь – как поезд под откос.

      И взорвались струны скрипок,

      и скулит бездомный пёс.

      Целый век я слышу стоны

      за позёмкой января.

      Плёс предутреннего Дона,

      и расстрельная заря.

      «В жилах моих дикой ягоды сок…»

      В жилах моих дикой ягоды сок

      и неизбывная жажда стремлений.

      Так же, как все, я ищу уголок,

      где не бывает пустых нападений.

      Пенье по рощам разбуженных птиц

      или страниц недописанных росчерк

      не обозначили чётких границ

      для наступления зла или ночи.

      Хочешь, не хочешь, а Богу молись,

      лишь в покаяньи отыщешь спасенье.

      Вон скакуны табуном пронеслись,

      больше не слышится птичее пенье.

      Знать приближается мрак и туман.

      Путь казака – с басурманом сраженье.

      Только б не ожили ложь и обман,

      и о любимых очах сожаленье.

      Помню, как с платья срывал поясок,

      но не хочу ни рыдать, ни лукавить.

      В жилах моих дикой ягоды сок,

      значит, рождён для защиты и Прави.

      Славяне

      Мы – древнейший народ на земле.

      Кто-то скажет:

      не доказать!

      Но рисунчатый слог на скале

      возвращает ушедшее вспять.

      И я вижу, как пращур веков

      надевает