Распятый дервиш. Александр Холин

лова,

      угрюмые дарят улыбки.

      И кругом идёт голова

      от старой до новой ошибки.

      О, как нескончаема нить

      доверия и недоверья.

      Кого же в потерях винить? –

      я сам для кого-то потеря.

      И странной тревогой в груди

      живёт отражение мира,

      и голос:

      – Вставай и иди,

      на то тебе песня и лира,

      на то тебе ладан и лад,

      слова, что в других отзовутся.

      Но только не вздумай назад

      на этом пути оглянуться…

      У той неприметной черты,

      где всякий безволием скован,

      я душу пустил на бинты,

      которыми ты забинтован.

      «Видел я камни…»

      Видел я камни.

      Небесные камни,

      огненной лавой соединённые.

      И возвышались те камни стеною

      нерукотворной и невозможною.

      Слышал я Голос.

      Божественный Голос.

      Слёзы ловил, обронённые облаком,

      золото звёзд собирал среди ночи,

      гриву расчёсывал ветру ретивому.

      Но растерял по дороге виденья,

      но позабыл удивительный голос.

      Только с тех пор не найти мне покоя

      в космосе между

      Землёю и Солнцем.

      «Прошу, не верь в опалу октября…»

      Прошу, не верь в опалу октября.

      Он просто опалён,

      но не опален.

      И вскинулась зелёная заря,

      не замечая ржавчин и окалин.

      Не замечая листьев круговерть,

      лесных теней обманчивые пляски.

      И всё это окрашивает смерть

      в неудержимо жизненные краски.

      И не было опалы октября,

      лишь листья опалённые

      опали,

      целуясь на ветру

      и говоря

      прохожему про все свои печали.

      «Старый город, задушенный смогом…»

      Старый город, задушенный смогом,

      искривленный в улыбках блудниц.

      Что сказать мне о том, о немногом?..

      Нет, о многом:

      о щебете птиц

      по Сокольникам вечером синим,

      о значках из-под карандаша

      и как бьется то нежно, то сильно

      под осиновым ветром душа.

      Старый город, задушенный смогом,

      вместе с ним погибаю и я.

      Что с того, что мы ходим под Богом,

      ничего от него не тая?

      Старый город, задушенный смогом,

      я его от судьбы не сберег.

      Был он мне колыбелью, острогом,

      станет он эпилогом дорог.

      «Дней моих не унять, ни стреножить…»

      Дней моих не унять, не стреножить,

      как понесших по небу коней.

      Ночь глухую уже не встревожить

      перекрестьями шалых огней.

      Все длиннее короткие годы,

      все надсадней заходится грудь,

      только что мне все эти невзгоды,

      если слышу твое «Не Забудь»…

      Не забудь эту самую малость,

      эту первую песню твою.

      Нам осталась не только усталость,

      нам осталось любить на краю.

      Озверевшие кони по небу

      мчатся, не разбирая пути.

      Наша жизнь – это быль или небыль?

      Я ее не заметил.

      Прости.

      «По Арбату снуёт народ…»

      По Арбату снуёт народ

      кто поёт или пьёт со скуки.

      Говорят, что Господь живёт

      в каждом слове и каждом звуке,

      говорят, за строкой строка

      от любви, от стесненья в сердце.

      Над Москвою ни ветерка,

      и шаги безразличной смерти

      по пустым суетливым дням

      и по лицам припорошённым

      смачным запахом сточных ям,

      и общением упрощённым.

      Скушно даже:

      дерзай! борись!

      Что за слово, помилуй, Боже!

      Вот поди-ка и разберись

      в этой жизни на жизнь похожей.

      Ни мечты, ни Любви, ни слов –

      ничего уже не осталось.

      Ни дарованных небом снов –

      только