Божий контингент. Игорь Анатольевич Белкин

если был сезон, уходил на день-два за вторую линейку ЛЭП и веря, что его батя, наконец, надолго вернулся из пропасти, волок домой пару кузовов с клюквой – отцу на морсы и всем на зиму.

       Пашка же давно был списан со счетов как конченный оболдуй, веселый, но дурковатый, росший как трава без матери и не умеющий слушать и ценить ни строгие наставления, ни добрые советы. Николай поначалу радовался тому, как, возможно, будет процветать когда-нибудь хозяйство Степановых со славкиным умом и пашкиным трудолюбием, любил говорить: "ваш дом – ваша крепость". Но после того как на пороге друлевского дома побитой собакой появился брат Николая Шурик, сильно похожий лицом и прической на певца Мика Джаггера, и попросился немного пожить и осмотреться, в устоях семьи что-то непоправимо надломилось и крепость начала разваливаться. Пашка, обзаведясь какими-то личными делами и секретами, все меньше выказывал желания работать именно в своем доме и хозяйстве, Славка – работать вообще. Довольно скоро оказались невостребованными те отцовские истории из жизни, которые могли содержать в себе положительный пример для подражания, Славка заменил их на истории из книжек, читая все подряд, начиная с высокой классики и заканчивая статьями про актеров из газет, справочником по судебной медицине и самоучителем гипноза, который за ненадобностью подарил ему кто-то из дачников.

       Славка читал даже Достоевского. Не совсем вникнув в сюжет романа, он под Пашкино глумливое ржание все же одолел книжку "Идиот". Чтение как раз совпало с выдачей Славке белого билета – у него выявили болезнь, сложное название которой он не запомнил – ее суть состояла в том, что всякий раз когда он волновался, его сотрясал каскад нервного смеха. Все беседы и осмотры в военкомате заканчивались дружным хохотом: Славка нервничал и смеялся, потому что так проявлялась болезнь, офицеры и врачебная комиссия смеялись над Славкой, и уже все вместе хохотали над ситуацией. И все бы ничего, если бы Славка не хотел служить, если бы он, как новоселковский Вася Петренок, лил бы себе в анализы кровь из пальца и допивался ворованным у матери вонючим спиртом – где Галька Петрова только его и брала! – до денных и нощных недержаний. Но Славка гурманил, позволял себе из выпивки только свойский самогон первой, самой чистой выгонки, заказывал его старому Шуту нечасто; к каждому призыву, ожидая, что его все-таки возьмут, выдернут в яркую и насыщенную армейскую жизнь из друлевского стоячего болота, он бросал курить и подучивал тексты из растрепанной книжки общевоинских уставов, непонятно откуда взявшейся в доме Степановых.

       Донимая расспросами бывшего сержанта Диню Стенькина, единственного из окрестных парней, кому повезло, как Слава считал, служить по контракту не то в самом пекле, не то уже на остывающих углях чеченских войн, он слушал в ответ хоть и интересные, но небывальщины.

      – Денис, а тебя поначалу в армии деды гнобили? – интересовался Славец.

      – Что делали? – не понял Диня.

      – Ну, заставляли тебя портянки им стирать,