Твои не родные. Ульяна Павловна Соболева

головой отрицательно качает. Слезы мне вытирает. Я ее тронуть не могу, а она меня трогает.

      – Что ты, моя хорошая. Я всегда рядом. Просто ты меня не видишь. Только во сне.

      – Не вижу… не чувствую. Не слышу. Вернись хотя бы на один день.

      – Я здесь. Просыпайся, милая. Слышишь меня? Я здесь. Открой глаза… просыпайся, Анютка. Тебе надо проснуться. Тебя Маша ждет».

      Раскрыла глаза, глубоко втянув воздух, и увидела над собой лицо соседки Сони, мамы Татьяны, и Варечки ее внучки, а рядом с ними еще двое соседей – один с собакой, которая обнюхивает мое лицо и лизнула в нос.

      – Анечка, с вами все в порядке? Мы уже скорую хотели вызывать? Эти алкаши сбежали, когда Антон Михалыч с Наполеоном вышел и разогнал тварей.

      Я медленно села на земле, чувствуя, что руки влажные, посмотрела – они в крови, пальцы порезала, а картины рядом нет. Выдрали-таки. Антон Михалыч помог мне подняться на ноги, Соня отряхнула подол моего платья, а Варечка подала мне шарфик.

      – Хорошо, что сумочку не сорвали.

      Я смотрела на них, а лица расплывались, размазывались. До меня еще не доходило, что вот все, что было мне дорого, валяется на свалке. И мне больше некуда это отнести, уберечь, забрать.

      – Выселили изверги, да?

      Я кивнула, сжимая сумочку и стараясь при всех не разрыдаться.

      – Так, ты не расстраивайся. Мы кое-что и к себе забрать можем, пока жилье не найдешь. Да, девочки?

      Женщины активно закивали.

      – Заберем, а что. Я на балконе сложу.

      – У меня в кладовке место есть.

      – У меня места особо нет, но я могу забрать и у себя сложить картины, гардины и еще кое-какие некрупные вещи.

      Я повторяла «спасибо», а у самой в голове звенит и кажется, что весь мир снова рушится на осколки и никогда не станет прежним.

      За час мы разнесли мое барахло по соседям. Тетя Соня перебинтовала мне пальцы. Маша помогала Варе – носила мамины рисунки и ее наборы для вязания и нитки. Складывала в шкафчике. При ней мне пришлось взять себя в руки и не рыдать. Но она все и так понимала. Обхватывала мое лицо ладошками и заглядывала мне в глаза.

      – Не плачешь? – жестами.

      – Не плачу.

      – Точно.

      – Точно.

      Пригрозила мне маленьким пальчиком, а я сгребла ее в охапку и зарылась лицом в золотистые кудряшки. Если бы не она, я бы, наверное, не выжила. Я бы не справилась. Все же женское счастье заключается именно в детях, и чтобы не произошло, именно в них и сокрыт смысл жизни. И когда кажется, что раскрошило в пыль и уже никогда не подняться на колени, приходится собирать всю волю в кулак и подниматься. Жить ради них.

      – Я нашла работу, тетя Соня.

      – Ну вот. Не так уж все плохо, моя хорошая. Попей чаю. Я заварила мяту и листья смородины. Все свое. Люда любила мой чай, царство ей небесное.

      Меня слегка передёрнуло. До сих пор не могу смириться, когда о маме так говорят. Это о ком-то другом. Мама живая. Она просто куда-то уехала, куда-то, где мы пока не можем встретиться.

      – И когда выходишь?

      – Сегодня в ночную.

      – И что это за место такое, что ночью