Белый рояль, чёрный туман. Ян Бовский

благодушного пианиста, Михаил понимал, что тот в самом начале пути к пропасти, но уже на крючке. Для музыканта выпивка – забава от безделья. Без концертов он вроде Ильи Муромца, посаженного на печку во всех доспехах и дородности. И тесно, и разморило, и ленно, и драконов – пруд пруди, только – что мне за это? А не повалять ли дурака?!

      – Док, как мне уснуть? Я не сплю ночами! Мне снится один и тот же сон: я играю Концерт Чайковского, и вдруг сцена подо мной проваливается, и я лечу в чёрную дыру вместе с роялем. Публика хохочет, и жутко мне, будто не люди это, а сборище чертей, и воздуха не хватает…

      – Поэтому ты пьёшь коньяк, – подытожил Михаил.

      – Не только. Например, не хочу думать о том, что жена подала на развод. Я даже знаю, к кому она ушла. У него толстый-претолстый… кошелёк! Мне противно. Будто я для неё ничего не сделал! Сколько денег я на её задницу спустил, ты бы знал. Всё по салонам… ик… всё массажи… ик, – икал пациент. – А коньяк на ночь… Лёнька, туды его растудыть. Говорит, при бессоннице помогает. Помогает, – кивал он непослушной головой, – выпьешь граммов сто пятьдесят и потихоньку проваливаешься. А если устал до чёртиков, то… не в пропасть на сцене, а в какие-нибудь облака летишь. Как в детстве. Да так хорошо! – дёрнул он руку с прикреплённой «бабочкой», пытаясь нарисовать облака.

      – Тише! – шикнул на него Михаил, как на маленького, и проверил, не вышла ли игла из вены.

      – Только наутро голова тяжёлая, как чугунок, и наизнанку выворачивает, – жалобно закончил Владислав.

      – Я уже говорил: вам противопоказано, – вздохнул доктор и заменил опустевшую банку из-под физраствора флаконом с глюкозой, затем заправил шприц очередным лекарством. – Дедушкина гипертония – ваше наследство. И потом, – Михаил, прищурившись, посмотрел на Влада, – я уверен, что у тебя что-то не то с алкогольдегидрогеназой.

      – С чем с чем? – не понял Кречетов.

      – С алкогольдегидрогеназой… Это такой фермент, который расщепляет алкоголь. Так вот, у тебя его недостаточно, а может, и вовсе нет, как у сахалинских гиляков и охотских эвенов.

      – И что? – заинтересовался больной возможными последствиями своего пристрастия к коньячку, которые на самом деле он уже хорошо на себе чувствует.

      – А то, что ты голая мишень для алкоголя. Коньяк и всё такое, даже пиво – для тебя абсолютный яд.

      – И что??? – насторожился Кречетов.

      – А то – печени твоей хана и тебе тоже. Короче, хочешь играть концерты – играй, не хочешь – пей! Твой выбор, как сегодня принято говорить.

      Кречетов задумчиво уставился в потолок. Михаил стал собирать опустошённые флаконы и ампулы в пакет.

      В глубине квартиры раздались звуки синтезатора.

      – Что это такое? – оторвался от своего занятия Михаил.

      – Да Лёньку на новое сочинение пробило, – лениво ответил Кречетов, отгрызая очередной ноготь.

      – А-а… – протянул Михаил.

      – Лёня – затейник! Музыка у него улётная, но что-то в ней есть