Асимметрия. Антон Евтушенко

пятерня тревожно зашелестела над письменным столом и книжной полкой, нащупала выключатель и припечатала его к стене коротким пистолетным хлопком. Комнату залил яркий электрический свет. Мелькнули оголённые ягодицы, белые как мел. Вспорхнуло одеяло, накрывая парочку.

      – Бляха-муха! – глухо ругнулось одеяло, и из него обратно на середину комнаты вынырнуло тело, стыдливо прикрывая причинные места подушками. Тело глянуло на меня и свирепо вякнуло: – Слышь, ты кто такой и как сюда попал?

      Щёки запылали от прилившей крови. Я в недоумении таращил глаза.

      – Ты сам, что здесь забыл?

      – Ушлёпок ты бракованный! Я здесь живу!

      – Чего? Не понял! – Я спешно натянул трико, майку и спрыгнул со второго яруса на пол. – Я вообще-то тоже, так что давай, повежливее.

      Ночной визитёр, похожий на молодого Ульянова-Ленина – с широкими залысинами и открытом лбом, хитро и гадко осклабился, намереваясь выдать тираду, но его прервал детский смех – тонкий, переливчатый, чуть-чуть визгливый.

      – Прямо какая-то мелодрама в стиле «Иронии судьбы», – закутанная в одеяло, как в паранджу, обладательница ребячливого смеха, вынырнула из-за мужской фигуры и принялась изучать меня долгим, пытливым взглядом. – Мальчики признавайтесь, у кого из вас двоих страшное похмелье после дружеских посиделок в бане?

      – Тата, всё: кина не будет, – коротко и небрежно бросил юный вождь пролетариата и, обращаясь ко мне, потребовал: – Говори, Сазана знаешь?

      – А что, должен?

      – Э, баклан, тебя попутало реально! Не дерзи, отвечай мне: да-нет!

      – Синоптик, запарил бычку включать! – Детский голос моментально огрубел, будто выковался в латы. – Не можешь по-человечески?

      – Сейчас махач устроим! – пообещал Синоптик. – Вот это будет по-человечески, по-пацански.

      Одеяло окуклилось и отделилось от кровати. Рассыпанную арочкой вокруг бровей филированную чёлку с острым зубчиком в центре лба обрамляли редкие пряди в завитках. Я даже смог почувствовать нежный, вкусный запах цветочного парфюма, который источали волосы. Он был дико и причудливо замешан на мягком аромате разгоряченной женской плоти. Я мучительно ощутил это тепло: оно пробрало от макушки до самых пяток.

      – Скажи, ты давно здесь живёшь? – Глубокие чёрные глаза-маслины изучали меня.

      – Как заселили, так живу, – медленно, по слогам сказал я, стараясь вложить в слова максимум небрежности, но голос не слушался и дрожал как осиновый листок в ненастную погоду. – Полмесяца или около того.

      – Синоптик, а ты, когда ночевал здесь в последний раз?

      – В душе не помню. Я же с тобой тусил на Красном Маньяке.

      – Значит, недели три, – сделала выводы Тата и рассмеялась. – Слава, зарывай топор войны и знакомься – это твой сосед!

      Слава успел сменить подушки на исподнее и теперь грозно нарезал круги по комнате, щеголяя облегающими боксёрами в красный горох.

      – Неа, – скривился он. – Сильно сомневаюсь! Сазан сказал бы!

      – Сазан