Вне сезона (сборник). Василий Аксёнов

ртом, ей, видно, было приятно болтать по-английски. Капиталист стоял рядом с ней, высоченный и худой, с седым ежиком на голове, а сам молодой. Пиджак у него был расстегнут, от пояса в карман шла тонкая золотая цепочка. Он говорил раскатисто, слова гремели у него во рту, словно стукаясь о зубы. Знаем мы эти разговорчики.

      – Поедем, дорогая, в Сан-Франциско и будем там пить виски.

      Она: Вы много себе позволяете.

      Он: В бананово-лимонном Сингапуре… Понятно?

      Она: Неужели в самом деле? Когда под ветром клонится банан?

      Он: Забрались мы на сто второй этаж, там буги-вуги лабает джаз.

      Кирпиченко подошел и оттер капиталиста плечом. Тот удивился и сказал: «Ай эм сори», что, конечно означало: «Смотри, нарвешься, паренек».

      – Спокойно, – сказал Кирпиченко. – Мир – дружба.

      Он знал политику.

      Капиталист что-то сказал ей через голову, должно быть:

      – Выбирай, я или он, Сан-Франциско или Баюклы.

      А она ему с улыбочкой:

      – Этого товарища я знаю, и оставьте меня, я советский человек.

      – В чем дело, товарищ? – спросила она у Кирпиченко.

      – Это, – сказал он, – горло пересохло. Можно чем-нибудь промочить?

      – Пойдемте, – сказала она и пошла впереди, как какая-то козочка, как в кино, как во сне, ах, как он соскучился по ней, пока курил там в носу.

      Она шла впереди, как не знаю кто, и привела его в какой-то вроде бы буфет, а может быть, к себе домой, где никого не было и где высотное солнце с мирной яростью светило сквозь иллюминатор, а может быть, через окно в новом доме на 9-м этаже. Она взяла бутылку и налила в стеклянную чашечку, а та вся загорелась под высотным солнцем. А он смотрел на девушку, и ему хотелось иметь от нее детей, но он даже не представлял себе, что с ней можно делать то, что делают, когда хотят иметь детей, и это было впервые, и его вдруг обожгло неожиданное первое чувство счастья.

      – Как вас звать? – спросил он с тем чувством, которое бывало у него каждый раз после перевала, – и страшно, и все позади.

      – Татьяна Викторовна, – ответила она. – Таня.

      – А меня, значит, Кирпиченко Валерий, – сказал он и протянул руку.

      Она подала ему свои пальцы и улыбнулась.

      – Вы не очень-то сдержанный товарищ.

      – Малость есть, – сокрушенно сказал он.

      Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Ее разбирал смех. Она боролась с собой, и он тоже боролся, но вдруг не выдержал и улыбнулся так, как, наверное, никогда в жизни не улыбался.

      В это время ее позвали, и она побежала. Она оглянулась и подумала:

      «Ну и физиономия!»

      «Как странно, – думала она, спускаясь вниз, в первый этаж самолета, – он похож на громилу, а я его не боюсь. Я не испугалась бы, даже встретив его в лесу один на один».

      Кирпиченко пошел по проходу назад и увидел очкарика, который пытался захватить его законное место. Очкарик лежал в кресле, закрыв глаза. У него было красивое