Вне сезона (сборник). Василий Аксёнов

что же вы не танцевали, Валерий? Надо было танцевать.

      Кончилась пластинка, и наступила тишина. Лариска смотрела на него, щуря косые коричневые глаза. Из соседней комнаты доносился сдержанный визг.

      – От вас, Валерий, одно продовольствие и никакого удовольствия, – хихикнула Лариска, и Кирпиченко вдруг увидел, что ей под тридцать, что она видала виды.

      Она подошла к нему и прошептала:

      – Пойдем танцевать.

      – Да я в валенках, – сказал он.

      – Ничего, пойдем.

      Он встал. Она поставила пластинку, и три французских парня запели на разные голоса в комнате, пропахшей томатами и чечено-ингушским коньяком, о том, что они прошли весь белый свет и видели такое, что тебе и не увидеть никогда.

      – Только не эту, – хрипло сказал Кирпиченко.

      – А чего? – закричала Лариска. – Пластиночка что надо! Стиль!

      Она закрутилась по комнате. Юбчонка ее плескалась вокруг ног. Кирпиченко снял пластинку и поставил «Риориту». Потом он шагнул к Лариске и схватил ее за плечи.

      Вот так всегда, когда пальцы скользят по твоей шее в темноте, кажется, что это пальцы луны, какая бы дешевка ни лежала рядом, все равно после этого, когда пальцы трогают твою шею, – надо бы дать по рукам, – кажется, что это пальцы луны, а сама она высоко и сквозь замерзшее стекло похожа на расплывшийся желток, но этого не бывает никогда, и не обманывай себя, будет ли это, тебе уже двадцать девять, и вся твоя неладная и ладная, вся твоя распрекрасная, жаркая, холодная жизнь, какая она ни на есть, когда пальчики на шее в темноте, кажется, что это…

      – Ты с какого года? – спросила женщина.

      – С тридцать второго.

      – Ты шофер, что ли?

      – Ага.

      – Много зарабатываешь?

      Валерий зажег спичку и увидел ее круглое лицо с косыми коричневыми глазами.

      – А тебе-то что? – буркнул он и прикурил.

      Утром Банин шлепал по комнате в теплом китайском белье. Он выжимал в стакан огурцы и бросал в блюдо сморщенные огуречные тельца. Тома сидела в углу, аккуратная и молчаливая, как и вчера. После завтрака они с Лариской ушли на работу.

      – Законно повеселились, а, Валерий? – заискивающе засмеялся Банин. – Ну ладно, пошли в кино.

      Они посмотрели подряд три картины, а потом завернули в «Гастроном», где Кирпиченко опять распоясался вовсю, вытаскивал красные бумажки и сваливал в руки Банина сыры и консервы.

      Так было три дня и три ночи, а сегодня утром, когда девицы ушли, Банин вдруг сказал:

      – Породнились мы, значит, с тобой, Валерий?

      Кирпиченко поперхнулся огуречным рассолом.

      – Чего-о?

      – Чего-чего! – вдруг заорал Банин. – С сеструхой моей спишь или нет? Давай говори, когда свадьбу играть будем, а то начальству сообщу. Аморалка, понял?

      Кирпиченко через весь стол ударил его по скуле. Банин отлетел в угол, тут же вскочил и схватился за стул.

      – Ты, сучий потрох! – с рычанием наступал на него Кирпиченко. – Да если на каждой дешевке жениться…

      – Шкура